Система номер 1:
скорее мертва, чем жива

таниславский в России — больше, чем Станиславский. Это альфа и омега, наше все, обязательная приправа к любой беседе о театральном искусстве. Если ты поставил дрянной спектакль, без присяги на верность заветам К. С. тем более не обойтись. Это для русского режиссера все равно что вынести на люди метафорический хлеб-соль. Да, возможно, что хлебопек из тебя хреновый, и каравай твой не пропекся или, наоборот, подгорел, но с солью-то ничего не случится. Так и система Станиславского: не сгниет, не протухнет, и срока годности у нее нет. Главное — держать ее в сухом месте. Присаливали Станиславским наши деды, наши отцы, и мы присаливать будем.

Евгений Вахтангов писал в 1917 году: «…Мы молимся тому богу, молиться которому учит нас К. С., может быть, единственный на земле художник театра, имеющий свое “отче наш” (к своему богу, в своем храме, построенном им во славу этого бога) и жизнью своей оправдавший свое право сказать: “Молитесь так…”»

Система Станиславского на протяжении всего XX века воспринималась людьми театра в России действительно как почти религиозное откровение. In Stanislavsky we trust, и все тут. Видимо, не случайно для рядового обывателя имя Станиславского тесно сплелось с восклицанием «Не верю!», которое якобы регулярно слетало с уст Константина Сергеевича. Здесь, надо полагать, в подсознании засел следующий силлогизм: 1) Станиславский — театральный пророк; 2) Если пророк не верует в тебя как в актера, ты никуда не годишься; 3) Следовательно, если ты не веруешь в Станиславского как в пророка, ты как актер никуда не годишься.

Сегодня храм, о котором давным-давно писал Вахтангов, может кем-то восприниматься как опустевший и позаброшенный. Живой театр куется теми, кто разрушает в своих спектаклях «четвертую стену», уничтожает сверхзадачу, предлагаемые обстоятельства, сквозное действие, исходное событие — словом, все то, на чем зиждилась Система. Почти у каждого крупного мастера, строящего собственную театральную вселенную, — своя, ни на что не похожая система, помогающая актерам быть органичными. Зачем им изобретения человека, родившегося 150 лет назад?

Пугающая российская закономерность состоит в том, что чем режиссер (или актер) глупее и бездарнее, тем ретивее он прикрывается Системой Станиславского, тем ожесточеннее оберегает от врагов «традиции русского психологического театра». То, что он сам при этом играет в глупых комедиях или просто в рутинных мертвых спектаклях, на отрицании которых и был когда-то построен Художественный театр, не имеет для говорящего ровно никакого значения. Может, он у себя в театре и грешит, но ведь и молитву за здравие Системы в нужный момент ввернуть умеет. А значит, все грехи простятся.

 

Система номер 2: 
просто Метод

истема Станиславского — это то, на чем стоит Голливуд. Она была импортирована в Америку русскими эмигрантами первой и второй волны и, едва укрепившись на местной почве, была переименована в Метод. Звучит по-американски прагматично и, пожалуй, более точно. Слово «система» подразумевает универсальность и всеохватность, а Метод — что-то вроде подпорок, которыми может воспользоваться актер в случае затруднений. Или не воспользоваться, если нет нужды. Когда американский театральный педагог Стелла Адлер пожаловалась Станиславскому, что Метод не всегда ей помогает, тот ответил: «Если система вам не помогает, забудьте о ней. Но возможно, вы ее неправильно понимаете?»

Еще один прославленный педагог, способствовавший успешной мутации Системы Станиславского в Америке, — режиссер Ли Страсберг. Среди его учеников — Мэрилин Монро, Роберт Де Ниро, Аль Пачино, Дастин Хоффман, Микки Рурк. А у Стеллы Адлер, в свою очередь, брали уроки мастерства Стивен Спилберг и Марлон Брандо. Брандо говорил о Стелле Адлер так: «Она учила по системе Станиславского и меня, и остальных. Возникла целая диаспора актеров, по стопам которых пошли во всем мире. Этот стиль сформирован русскими… Сегодня во всем мире многие копируют этот стиль. Смешно — они считают, что имитируют американцев, а на самом деле имитируют русского — Станиславского!»

 

Система номер 3: 
скорее жива, чем мертва

обственно, на самом деле никакой Системы у К. С. не было. Он писал то о «системе» (с маленькой буквы и в кавычках), то о «так называемой системе». Но, пытаясь помочь актеру быть живым, он, пожалуй, все-таки создал и другую Систему. Ту, что можно смело писать с прописной буквы.

В рамках этой Системы — такие фигуры прошлого и настоящего, как Всеволод Мейерхольд и Евгений Вахтангов, Питер Брук и Юрий Любимов, Лев Додин и Петр Фоменко, Кристиан Люпа и Кшиштоф Варликовский. Станиславский совершил в театре головокружительное открытие, близкое тому, что Зигмунд Фрейд — в психологии. Оба они, идя разными путями, запустили процесс познания собственного «Я», который может принимать какие угодно формы и быть бесконечным. И неважно, как достигается эта цель — во время психологического тренинга, на кушетке психоаналитика или просто на репетиции.

Ежевечернее, почти механическое повторение актером одних и тех же гримас и ужимок вдруг благодаря Станиславскому приобрело меньшую ценность, чем живой процесс подготовки спектакля. Наиболее точная формулировка, в которой выражена вся суть Системы, принадлежит историку Художественного театра Инне Соловьевой: «Система — это попытка понять, как актер, что бы он ни делал на сцене, может испытать на ней творческую радость».

Без Станиславского никогда бы Анатолий Эфрос не сказал: «Репетиция — любовь моя». Никогда бы Ариана Мнушкина не создала свой Театр солнца, построенный по принципу коммуны. Никогда бы Ежи Гротовский или Анатолий Васильев не уединились на долгие годы в своих творческих лабораториях, подолгу отказываясь доводить свои спектакли до премьеры. Все они — должники Системы, должники Станиславского. И, кажется, все-таки Вахтангов был прав. «Молитесь так».