А вы вообще в курсе, что в кино показывают «Криминальное чтиво»? На большом экране, в отличном качестве, даже и версия с субтитрами есть. Полные залы. Знаю, поскольку сделал себе на днях новогодний подарок: на любимый фильм «18+» сходил в компании родственной молодежи (младшему брату 17 лет, племяннику 16, а сколько моему собственному ребенку, пожалуй, промолчу, чтобы органы опеки из Минкульта не нагрянули). Судя по реакции публики, многие видели картину впервые. Смотрели, надо сказать, отлично, затаив дыхание: смеялись где надо, даже аплодировали. Заикнитесь еще про вышедший из моды постмодернизм! Тогда я расскажу вам, как вел три года кряду на радио «Маяк» программы из серии «100 лучших фильмов», после чего слушатели проголосовали за лучший из лучших. «Криминальное чтиво». Оно обошло всех: Феллини и Тарковского, Чаплина и Эйзенштейна, «Фантомаса» и «Терминатора».

Нигде так страстно не любили Квентина Тарантино, как у нас. Хочется обозвать его «самым русским из режиссеров», но поневоле прикусишь язык. Это не он самый русский, это наше кино — насквозь тарантиновское, начиная с тех самых годов разброда и шатания, «лихих» девяностых, когда кодекс стиля формировался по канону «Бешеных псов» и «Криминального чтива» (а еще «Прирожденных убийц», «Настоящей любви», «Четырех комнат», «От заката до рассвета» и прочих фильмов, имевших хоть какое-то отношение к этому режиссеру). Что такое Тарантино по тем понятиям? Прежде всего, всепроникающая ирония. Затем — бесшабашное и безбашенное насилие. Наконец, замена опостылевшей оппозиции «хорошо»/«плохо» новой: «круто»/«некруто».

кадр из фильма «Криминальное чтиво»

Любовь народная к Тарантино оставалась стабильной, пока все вокруг менялось: политика, кинобизнес, количество и качество товаров на прилавках. Сам Квентин за минувшие годы из вундеркинда-пассионария превратился в солидного дядю, участника респектабельной «оскаровской» обоймы. Как с этим быть, решительно непонятно. Публика его смотрит по-прежнему: одни раз за разом восторгаются, другие негодуют. И те и другие — больше по инерции. Ведь твое отношение к Тарантино — столь же существенный и стабильный факт curriculum vitae, как образование, семейное положение и политические взгляды: или ты приемлешь постмодернистскую парадигму, считая себя ее частью, или отвергаешь и отрицаешь ее изо всех сил.

Фильм – уже не про крутизну, он про Добро и Зло. Те понятия, которым, как казалось прежде, во вселенной Тарантино места нет

Так было. Так больше не будет. «Джанго освобожденный» — седьмой полнометражный фильм Квентина Тарантино, после которого невозможно игнорировать очевидное: былая система ценностей ушла в песок, а на ее обломках выросла и сформировалась совсем другая. Бывший хулиган снял кино про злых рабовладельцев и хороших рабов, сражающихся за свою свободу. Пафос, памятный примерно с конца 1950-х, когда на советские экраны вышла кинокартина Стэнли Крамера «Не склонившие головы» о дружбе белого с негром. И ирония, и насилие, и фирменно блестящий компилятивный саундтрек в «Джанго освобожденном» присутствуют — от себя не убежишь. Хватает и изысканных цитат, и остроумных реприз: в специально придуманной для синефилов (и бесполезной с точки зрения сюжета) сцене перед камерой является престарелый Франко Неро, когда-то игравший в спагетти-вестернах Серджо Корбуччи одинокого ковбоя-мстителя по имени Джанго. Однако главного факта это не отменяет: фильм — уже не про крутизну, он про Добро и Зло. Те понятия, которым, как казалось прежде, во вселенной Тарантино места нет.

кадры из фильма «Джанго освобожденный»

Будто еретик, добровольно обратившийся в общепринятую конформистскую (и оттого комфортную) религию, Тарантино с наслаждением делает то, чего так яростно избегал раньше. Он больше не шинкует сюжет, смешивая фрагменты в произвольном причудливом порядке, а рассказывает последовательную увлекательную историю. Теперь он снимает про настоящую любовь, когда глаза влюбленных наливаются растроганными слезами, а финал запечатан непременным поцелуем на фоне восхода солнца (ок, в версии Квентина — на фоне зарева от пожара, в котором сгинули последние сволочи). А еще — про настоящую дружбу, которая когда-то, в «Бешеных псах» или «Убить Билла», непременно оказывалась благостной иллюзией. А еще — про людей, искренне верящих в справедливость.

Но самое невероятное — то, что все это работает. «Джанго освобожденный» — не умозрительный конструкт, но живое кино: от экрана не оторваться. Судя по всему, сам Тарантино уверовал в любовь, дружбу и справедливость. Перед нами не хладнокровный циник, надевший принятую в приличном обществе маску гуманиста, а прирожденный гуманист, сбросивший надоевший костюм циника. Вот так превращение!

Кто-то сочтет это капитуляцией — и отчасти будет прав. Но все мы капитулируем перед временем, что-то теряя, а что-то приобретая взамен. Не торопитесь подписывать Квентину приговор. Отказавшись от куража, он приобрел смысл.

Как прыщи на физиономии подростка в самом расцвете пубертатного периода, давали о себе знать невыносимо длинные диалоги в «Доказательстве смерти» и мучительно лишние эпизоды в «Бесславных ублюдках»

Процесс был запущен в дилогии «Убить Билла», гигантоманский замысел которой отразился в бесчеловечном хронометраже. Фильм ошибочно сочли энциклопедией развлекательных жанров, не рассмотрев главного: тот невидимка Билл, которого мечтала разыскать и убить Невеста, был не кем иным, как Богом, всесильным вздорным стариком, ответственным за несправедливое устройство мира. Как еще можно было добраться до хэппи-энда, если не замочив этого гада? Вовсю философствуя молотом, оставляя за собой горы бутафорских трупов, в своем ницшеанском манифесте Тарантино — самый влиятельный режиссер в мире – брал на себя функции Всевышнего и устраивал по-своему — ту кинематографическую вселенную, которая была ему полностью подвластна.

Восстановление справедливости началось в «Доказательстве смерти» — феминистском манифесте, по недоразумению принятом за синефильскую стилизацию под старомодный ужастик о каскадере-маньяке. На самом деле Тарантино, подобно Невесте, мстил патриархальному жанру, возвращая отобранные права женщинам-блондинкам, которых пачками уничтожали кинематографисты всех мастей в фильмах сходного жанра. Потом настало время «Бесславных ублюдков» — картины, в которой евреи взрывали Гитлера ко всем чертям, отбросив постылые амплуа пожизненных жертв. В «Джанго освобожденном» на авансцену вышел освобожденный чернокожий раб в столь же неправдоподобной роли охотника за головами, убивающего белых преступников за деньги (действие, заметим, происходит за два года до начала Гражданской войны).

Эстетика переплавлялась в этику постепенно. Форма мучительно пристраивалась к новому содержанию. Как прыщи на физиономии подростка в самом расцвете пубертатного периода, давали о себе знать невыносимо длинные диалоги в «Доказательстве смерти» и мучительно лишние эпизоды в «Бесславных ублюдках». Тарантино, вероятно, чувствовал себя на непривычной почве лейтенантом Альдо Рейном — несоразмерно крутым суперстаром, который только и умеет говорить со смешным акцентом да резать фашистские скальпы, а зачем это делает, пока не разобрался. Но в «Джанго освобожденном» режиссер вернулся из непокоренной Европы на знакомую территорию Америки — не только географической, но и кинематографической родины, — и почувствовал, будто Антей, прилив сил от прикосновения к той земле, которая дала ему жизнь. На этот раз все сложилось.

Восхитительно цветной (спасибо великому оператору Роберту Ричардсону) фильм по своей сути черно-бел, как образцовая шахматная партия

Тарантино, гений реди-мейдов, ни разу до сих пор не создавал персонажа, способного претерпеть трансформацию и перейти в новое качество. Джанго (фактурный «оскароносец» и рэпер Джейми Фокс) — именно такой герой. Едва выделяясь в ряду прикованных друг к другу рабов, бредущих в морозной тьме в первых кадрах фильма, он не уверен даже в своем праве носить имя и произносить его вслух. Уже полчаса экранного времени спустя, пережив чудесное избавление и став партнером эксцентричного немца Кинга Шульца, он пробует пиво в салуне и даже пытается тренировать вкус, выбирая в одежной лавке щегольской ярко-синий костюмчик с кружевными манжетами. Он учится говорить вслух, громко и уверенно. Он постигает смысл незнакомых слов и действий; берет в руки сперва кнут, затем — ружье, и только после этого задумывается над тем, в каких обстоятельствах и по отношению к кому уместно их применять. Обнаруживает смысл жизни: освободить с плантации жену, с которой его разлучили негодяи-рабовладельцы. Из чужого камердинера, ряженого невольника, превращается в героя-одиночку — ковбоя в бордовом жилете и темных очках, с сигарой в зубах и револьверами за кушаком. Другими словами, в идеального героя вестерна (пусть педант Тарантино и предпочитает термин southern). Да и просто Героя: недаром герр Шульц, услышав об имени миссис Джанго — Брумхильды, — безошибочно опознает в своем компаньоне прирожденного Зигфрида. Дракона на ходу остановит, в горящую избу войдет.

Отныне немцам больше не за что держать обиду на Квентина: на диком американском Юге единственным идейным и последовательным борцом с расизмом оказывается одинокий уроженец Нюрнберга

Стилистически наследуя киноманскому итальянскому «спагетти-вестерну», в котором моральный облик любого персонажа был как минимум двойственным, содержательно Тарантино показывает себя верным наследником американской традиции. Впервые карнавально-живописное насилие в его фильме имеет конкретный смысл: вызвать отвращение и, не смейтесь, заставить задуматься. Восхитительно цветной (спасибо великому оператору Роберту Ричардсону) фильм по своей сути черно-бел, как образцовая шахматная партия. Все белые поголовно — мерзавцы-расисты, в лучшем случае индифферентные к страданиям черной плоти: например, неврастеник и садист Келвин Кэнди, владелец инфернальной плантации «Кэндилэнд», спонсирующий негритянские бои без правил и свято верующий во френологию, — изумительно гротескная роль показательно-гнилозубого Леонардо ди Каприо, ни разу не игравшего столь завершенных негодяев. Напротив, все черные поголовно — страдальцы, заложники подлого рабского инстинкта, подобно истязаемой красавице Хильди (Керри Вашингтон).

Для большего драматургического эффекта, впрочем, роль наихудшего из злодеев отдана черному, а благороднейшего из героев — белому. Сэмуэль Л. Джексон в роли иезуита-дворецкого, эдакого антидядюшки Тома и «негра преклонных годов», наконец-то полностью заслужил прозвище Bad Mother Fucker, данное ему Квентином еще в «Криминальном чтиве» (безусловно, и там, и в «Джеки Браун» он был изрядным упырем, но не настолько подлым и злым). По другую сторону баррикад — доктор Кинг Шульц, в высшей степени романтический персонаж, скрывающий под внешностью прагматика и ирониста великодушие, свойственное подлинному — то есть идеальному — европейцу. Тарантино дал, Тарантино взял: Кристоф Вальц добился успеха благодаря роли нациста-изувера в «Бесславных ублюдках», и с тех пор его звали исключительно на роли обаятельных подонков, — но теперь режиссер подарил ему амплуа самого симпатичного из когда-либо им придуманных убийц. Отныне немцам больше не за что держать обиду на Квентина: на диком американском Юге единственным идейным и последовательным борцом с расизмом оказывается одинокий уроженец Нюрнберга.

кадр из фильма «Бешеные псы»

Он — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо. Он — еще и автопроекция Тарантино: окружающим должен казаться безжалостным и холодным охотником за головами, чье слово остро, а выстрел меток, но на самом деле права человека волнуют этого торговца трупами гораздо больше, чем ему нравится показывать. В конце концов, немцы — нация и культурная, и духовная… Только ли немцы? «Джанго освобожденный» заставляет взглянуть под иным углом на канонические фильмы раннего Тарантино. Да были ли «Бешеные псы» триллером про гангстеров? А может, на самом деле, это трагическая история обманутой дружбы? Да был ли «Джеки Браун» фильмом об изящной криминальной афере? Не скрывалась ли за этим нежнейшая несложившаяся love story? Да и, страшно сказать, библия современного цинизма «Криминальное чтиво» — о чем она на самом деле? Так ли шутил Джулс, цитируя Писание и веруя в чудо? Ему-то удалось спастись от жалкой гибели, в отличие от его легкомысленного партнера-танцора. А бывший боксер Бутч купил право на счастье, по-христиански простив зло своему недругу. Говорите что хотите, но и этот фильм — кладезь морализма. Стоит только присмотреться.

Естественно, все зависит от угла зрения. Вот на экране показывается сам Тарантино — с заметным возрастным брюшком, в шейном платке и пыльной шляпе. Берет в руки динамит, а потом — бабах! Это метафора или просто гэг? Самоуничтожение режиссера? Прощание с ковбойскими амбициями былых лет? Непроизвольный хулиганский жест? Или проснувшееся осознание того, что с взрывчатыми веществами (и взрывоопасными темами) надо обходиться осторожно?

А вот колоссальная сцена, в которой Джанго и Шульца атакуют конные ку-клукс-клановцы. Синефил увидит в ней образцовый постмодернистский оммаж «Рождению нации» Дэвида Уорка Гриффита. Но и так называемый рядовой зритель, о Гриффите в жизни не слышавший, уловит интонацию, восходящую к чаплиновскому «Великому диктатору» — фильму, где одной силой смеха непобедимое зло превращается в пародию на себя и исчезает, как дурной морок. Кто упрекнет Тарантино в том, что для усиления комического эффекта он позвал на роль одного из погромщиков щекастого комика Джону Хилла? Ведь в конечном счете эмоциональный эффект от его антирасистской агитки — стократ сильнее, чем от правильного и скучного «Линкольна» Стивена Спилберга. Пока тщательно загримированный 16-й президент США ломает голову над 13-й поправкой к Конституции, рожденные буйной тарантиновской фантазией негр и немец гарантируют этот документ на свой лад, выстрел за выстрелом. Работа спорится.

До того, как переквалифицироваться в охотника за головами, Кинг Шульц был доктором — в память о практике дантиста над его фургончиком покачивается уродливый макет выдранного зуба. Похоже, с Тарантино случилось что-то ровно противоположное: его считали охотником за головами, а он оказался доктором, да еще вдобавок добрым. Что ж, на первых порах каждый пациент боится зубодеров — и совершенно напрасно. Милейшие люди.