Дмитрий Быков

 

Собираясь вести эту колонку, я предполагал, что она будет очень злой. То есть рассказываться тут будет в основном о вещах, вызывающих авторское раздражение, а то и ненависть.

Тут есть резон: мы слишком отвыкли говорить то, что действительно думаем. Дело не только в пресловутом внутреннем редакторе, но и в определенной — кажется, неискоренимой — оглядке на мнение большинства. Не может же быть явной чушью то, к чему прислушиваются миллионы, не может же быть законченной дрянью то, что нравится чуть не всей стране? На самом деле может, разумеется, и скорее всего так оно и есть, но человек ведь животное общественное, вовсе не зависеть от контекста он не может. И мне захотелось было написать несколько текстов без этой оглядки, потому что нельзя же постоянно соглашаться с невыносимым — этак можно незаметно перестать существовать, раствориться в чужих критериях, признать землю плоской, а себя врагом Отечества... но оказалось, что вот уже второй раз повод для разговора есть, а злобы нет. Более того, в этот раз и повод скорее радостный, поскольку главный редактор журнала «Сеанс», один из самых талантливых и влиятельных российских кинокритиков едет в Венецию представлять там мировую премьеру собственного фильма. Любовь Аркус закончила четырехлетнюю работу над документальной дилогией «Аут» и покажет в сентябре первую часть — «Антон тут рядом».

Антон Харитонов — автор сочинения «Люди», широко гулявшего одно время по интернету. Это довольно-таки безумный, но трогательный текст, написанный двенадцатилетним тогда мальчиком-аутистом. С тех пор этот мальчик перестал не только писать, но и разговаривать. Аркус его нашла и вместе со своим оператором Алишером Хамидходжаевым стала снимать. Сначала – в лагере для детей-аутистов на берегу Онеги, потом — в Петербурге, в его купчинской квартире, где он жил вместе с матерью. Потом выяснилось, что у его матери рак крови, и никакое лечение не помогает, а у отца Антона своя семья, и девать двадцатилетнего вечного ребенка, в общем, некуда. Как говорит сама Аркус в закадровом тексте, думала, что у меня фильм, а оказалось, что у меня мальчик. Она устраивала его в интернаты для душевнобольных — но выяснялось, что ад для аутиста именно так и выглядит: Антону там предстояло либо превратиться в овощ, либо погибнуть. Потом была деревня «Светлана» — там аутисты, умственно отсталые и душевнобольные живут вместе с волонтерами, как это сплошь и рядом делается на Западе.

 

То, что там случилось с Антоном, в фильм вошло не полностью — автор имеет право недоговаривать, но вышло, в общем, вот что. Антон очень нуждается в доверии, в непосредственном и доброжелательном отношении, в живом контакте — без этого он не может ни общаться, ни развиваться. И вот в «Светлане» у него наметился огромный прогресс: он стал читать, писать, работать, дружелюбно общаться с прочими (не скажу — пациентами, пусть будет «обитателями»); все потому, что у него появился друг, Давид, из числа волонтеров. Он проводил с ним большую часть времени, всему учил, служил своего рода связным между Антоном и внешним миром. А потом уехал.

Антона из «Светланы» пришлось забирать, поскольку персонально за ним следить стало некому, а без такого общения и ухода он, даже полностью умея обслужить себя, нигде не уживается. И Аркус его забрала. Последний год своей жизни мать Антона прожила у Аркус, поскольку не могла уже позаботиться о себе сама. После ее смерти Антона попытались устроить в больницу имени Кащенко. Там ему стало совсем плохо, и его пришлось, по сути, выкрадывать — эта трагифарсовая операция подробно освещена в фильме. Наконец Аркус и продюсерам картины удалось уговорить отца Антона взять его к себе: им купили дом в Ленинградской области, и теперь Антон с отцом и его женой живут там. Почти, в общем, идиллически. Правда, писать Антон перестал, все больше рисует, и то неохотно. Как признается сама Аркус — автор, режиссер и вторая главная героиня фильма, — в нем стало больше покоя и меньше света, и это не самый счастливый, но и не самый плохой финал.

Я не оговорился, назвав Любовь Аркус второй главной героиней этого фильма, посвященного памяти ее отца. Это еще и автобиография человека, чьей успешности, энергии, витальности поражались многие. Аркус рассказывает весьма страшную хронику собственного перерождения: в первых же кадрах фильма она признается: «Это уже не я». Ей пришлось стать другой — принимающей решения, добывающей средства, отвечающей за две чужие жизни, одинаково искалеченные. Это не ее выбор — как признается она в том же закадровом тексте, каждый следующий шаг отсекал ей очередной путь к отступлению, и скоро отступать оказалось некуда. Это фильм о логике, неумолимо превращающей профессионала, эстета, представителя культурной элиты в измученного и агрессивного ходатая по чужим делам, завсегдатая очередей и кабинетов, оппонента неумолимых врачей и сестер, в противника и обреченного разоблачителя тотально бесчеловечной системы, в которой и здоровым-то еле выживается, а уж больной выбраковывается мгновенно. Мы все это знаем и все с этим знанием живем, но отгораживаемся от него мыслью о том, что надо же заботиться о собственном предназначении, что всем не поможешь, что если всех жалеть, то вообще надо застрелиться и т. д. Как в лучшем, кажется, и самом кошмарном эпизоде муратовского «Астенического синдрома»: «Об этом не хотят помнить, об этом не любят говорить, это не должно иметь отношения к разговорам о добре и зле».

 

 

Ну вот, Аркус все это прожила (не отрываясь от основных обязанностей) и об всем рассказала. Я не буду оценивать эту картину с профессиональной точки зрения, хотя сильно подозреваю, что вся так называемая петербургская школа, в диапазоне от Балабанова до Дебижева, не поднималась до таких эпизодов, как последний день рождения матери Антона или его последний обед в «Светлане»; это не документалистика, конечно, и не проповедь, поскольку Аркус вовсе не считает свой фильм и свою работу духовным подвигом. Она скорее склонна считать эти четыре года своей катастрофой, доказывающей несостоятельность всех наших представлений о собственных критериях и возможностях.

Думаю, эту картину не стоит называть выдающейся — это слово и недостаточно, и мимо темы; я назвал бы ее очень умной и предельно честной — сегодня это редко сочетается. Ум наш в последнее время служит нам главным образом для того, чтобы придумать софизм, заслоняющий истину; служит, чтобы отгородиться от действительности, а не выразить или понять ее. Аркус — недаром литературный секретарь Шкловского в самой ранней юности — перестала играть в эту игру и нарушила конвенцию. В общем, посмотрите этот фильм при первой возможности — он не натуралистичный, не страшный (в буквальном, физиологическом смысле), а увлекательный, как всякое саморазоблачение, и временами смешной, хоть это и самый черный юмор. Но мозги он прочищает хорошо — и главное в нем, пожалуй, вот что.

Там есть такая фраза – обратите на нее внимание, когда будете смотреть, потому что она сказана в первой трети фильма и как-то теряется на фоне дальнейшего. Антон, говорит Аркус, согласен только на любовь, на меньшем он не помирится. Можно пройти мимо – он это поймет; но откупиться от него суррогатами не получится. Или все, или ничего. Или жить его жизнью (не факт, что это вообще получится) — или отойти, но никаких самоутешений «я сделал, что мог» у вас тут не будет. Тут надо делать то, что нужно ему, а не то, что можете ради самоуспокоения вы.

Пришло время радикализма — не в политическом (или не только в политическом) смысле, а в отношении к себе и своему делу. Царствие небесное силою берется, как мы знаем (кто-то из первоисточника, а кто-то из Фланнери О’Коннор). До этого была, осмелюсь предложить название, эпоха Большого Откупа – когда от истории либо совести можно было откупиться. Сходил на митинг, подписал письмо, перечислил средства больному ребенку в соответствующий фонд, под известное имя — и ты в порядке.

Но этого больше не будет, это не хиляет. Известный благотворитель — не гарантия того, что деньги заработают: у него своя жизнь и свои дела, и кто его осудит, даже если в этой жизни он совершит что-то не очень приличное? Митинг – не способ изменить власть: это способ улучшить самочувствие. Открытое письмо спасает не чужую жизнь, а вашу репутацию. Ребенка-аутиста не спасет от одиночества ваше разовое посещение. Страну не спасет ваше здравое понимание очевидных вещей. Страна сегодня — ребенок-аутист, попавший в абсолютно бессовестные руки. Ее нынешние опекуны требуют переписать на них квартиру. После этого они квартиру присвоят, а население пропадет без вести, так в истории уже бывало, прецеденты известны.

 

Логика прихода в оппозицию ведь точно такова же, как и логика Аркус (которая тоже наслушалась шипения вслед — мы ведь не прощаем, когда кто-то вынужден жить, а мы комфортно имитируем этот процесс). Сначала ты ходишь на митинг, защищая достаточно очевидные вещи. Потом кого-то на этом митинге винтят, и ты начинаешь их защищать. Потом кого-то сажают или бьют, и ты вступаешься. И каждый шаг отрезает еще один путь к отступлению. А сзади улюлюкают, что ты продался и пиаришься, причем делают это люди, на которых негде поставить клейма. Но вариантов нет — сегодня исчезла ниша пассивно откупающихся. Вчера была, а сегодня исчезла.

И это главное изменение атмосферы зафиксировал фильм Любови Аркус. Он никого не зовет к жертве — напротив, еще и предостерегает от нее. Он просто дает понять, что никакого другого варианта сегодня не будет: либо ты чего-то добьешься — ценой времени, спокойствия, а то и всей жизни, — либо... либо ничего особенного, брат. Но относиться к себе как к человеку уже не получится.

К идеологам фундаментализма или имитаторам таковых убеждений, равно как и к сознательным гедонистам типа «была бы моя милая здорова», все сказанное никакого отношения не имеет: вам, ребята, ничто не угрожает — все уже произошло.