Рассказ усыновителя

Рассказ усыновителя-2 

 

апомню вкратце нашу историю: за несколько дней до уже назначенного суда по удочерению нами девочки, которую мы уже привыкли называть Настей, ее увезли из больницы и отдали другим людям, ни разу ее даже не видевшим. Документы девочки были у нас на руках, никакого другого судебного решения не было — хватило постановления одного московского муниципалитета.

30 января Пресненский районный суд рассмотрел наше дело по существу — и отказал.

Сразу уточню: здесь нет трагедии. Брошенная девочка, которую мы практически считали дочерью, с 9 января находится в семье. Какие бы чувства у нас ни вызывали ее нынешние опекуны, по их активности видно, что они действительно хотели ребенка и, вероятно, по-своему ее любят и намерены о ней заботиться. Что касается меня с женой, то нас предупреждали, что шансов выиграть суд в такой ситуации крайне мало, так что мы были морально готовы к результату и в состоянии его пережить. У нас, конечно, есть по этому поводу эмоции — но о них как-нибудь в другой раз.

Пока же поговорим о более важном: о том, что в российской системе устройства детей-сирот на уровне как закона, так и существующей практики, заложена возможность невыполнения любой — подчеркиваю, любой! — из установленных для нее функций. Да, наш случай — еще не вся система. Но приобретенный опыт вполне демонстрирует ее недостатки.

Начнем с основной функции — устройства ребенка и защиты его интересов. В законе даже не прописано, кто конкретно должен этим заниматься. Гражданский кодекс говорит, что это должен быть орган опеки «по месту жительства», а местом жительства несовершеннолетнего он полагает место жительства его попечителей. Но у только что родившегося ребенка-отказника еще нет никаких попечителей.

Для этого случая в системе опеки используется термин «по месту выявления». И вот вам конкретный пример: ребенок родился 5 декабря в Текстильщиках, 10 декабря был переведен на Пресню, где 13 декабря и был поставлен на учет в муниципалитете. Казалось бы, ребенок выявлен, чего еще желать? Но через четыре дня о нем узнал муниципалитет Текстильщиков. И, посчитав, что «выявление» и «появление» не сильно различаются, поставил ребенка на учет у себя. Наличие какой-либо общей базы, необходимость обмена информацией между органами опеки закон не оговаривает. Да, конечно, Пресня знает, из какого района прибыл ребенок, а Текстильщики в курсе, куда он убыл. Но это не мешает им спокойно действовать отдельно, каждому по своему усмотрению.

До тех пор, пока суд не утвердил вас в качестве законных родителей, ребенок просто может исчезнуть в любой момент.
 

В середине января Департамент социальной защиты населения Москвы провел совещание с целью наконец определиться и не допустить подобного в дальнейшем. Однако решения, видимо, так и не нашел: представители обоих муниципалитетов до хрипоты спорили по этому поводу уже в суде — и так и не договорились. А как мы знаем, когда ответственных больше одного, это означает, что их нет вообще.

И стоит ли удивляться тому, что в наш электронный век информация из близлежащей больницы шла до муниципалитета Текстильщиков 12 дней вместо предусмотренных семи? То есть почти две недели человек болтается по больницам, путешествует по всей Москве — а опека по месту рождения даже не начинала заниматься его устройством. А закон отводит системе на устройство ребенка всего месяц. Как мы видим, 40% этого времени легко профукать на пересылку бумаг, и, с учетом возможных праздников, реальный срок может сократиться вплоть до 10 дней.

В нашем конкретном случае все еще сложнее: согласно показаниям главы опеки Текстильщиков Галины Балашовой, ребенок был предложен именно этим кандидатам, так как не соответствовал требованиям других усыновителей, стоящих на учете в ее районе. Но опекуны встали на учет только 24 декабря! То есть первую неделю после того, как опека Текстильщиков узнала о ребенке, она просто ничего не могла предпринять: отдать его было некому. И, если бы не эти единственные кандидаты, устроить ребенка она бы просто не смогла.

Ограничить срок устройства, казалось бы, вполне логично: чиновников надо держать в рамках, иначе они вообще мышей ловить перестанут. Однако в итоге получается, что сроков как таковых вообще нет: по истечении месяца ребенок просто передается в госучреждение – и считается «устроенным». Отчетность, может, и хромает, но усыновителей-то нет — а значит, и суда нет. И то, что они вполне могут быть в других 125 районах Москвы, ничего не меняет.

Да, конечно, попав в детдом или дом малютки, ребенок рано или поздно доберется до общего банка данных, доступного через интернет. Но никого, кто бы лично отвечал за поиск для него новых родителей и прилагал к этому какие-то усилия, уже не будет.

Но, предположим, кандидаты в новые родители нашлись, и процедура устройства запущена. Один из основных ее аспектов — тайна усыновления. Люди вправе устроить жизнь ребенка так, чтобы она ничем не отличалась от жизни других детей — то есть только они могут решать, будет ли знать еще кто-то посторонний о нюансах его биографии. Поэтому, как только появляется хотя бы предварительное согласие на усыновление, вся информация об участниках процесса закрывается под угрозой уголовного наказания.

А в реальности на все эти интимные подробности легко наплевать: второй-то муниципалитет (а их может быть и больше) не в курсе, кто там из усыновителей появился или нет. Вы можете спокойно верить, что вот-вот заберете ребенка, дадите ему другое имя и никто об этом не узнает – а в это время в его личном деле может ковыряться кто угодно, и точно так же, как вы, общаться с ним и представляться «мамой» или «папой». И, разумеется, эти люди вполне могут прийти в суд и предъявить свои права — а значит, и ознакомиться со всеми материалами дела об усыновлении, вплоть не только до предполагаемого нового имени ребенка, но и вашего домашнего адреса, уровня доходов, места работы и даже биографии.

Конечно, вы потом сможете подать иск о возмещении морального ущерба — но этим ничего не поправите. И Уголовный кодекс, призванный вас защищать, здесь бессилен: умысел-то недоказуем.

Более того, как показывает наш случай, охрана вашей личной информации вообще в итоге может оказаться бессмысленной. До тех пор, пока суд не утвердил вас в качестве законных родителей, ребенок просто может исчезнуть в любой момент.

Механизм предварительной опеки призван защищать детей в исключительных случаях — например, от помещения в детдом при живых родственниках, просто не успевающих оформить «нормальную» опеку. Это очень важная, необходимая вещь. Но посмотрим, к чему она может привести.

Такие вещи в отношении детей-сирот в России происходят десятками и сотнями. И все эти факты документально фиксируются. Но ничего не меняется.
 

Муниципалитет формально руководствуется «высшими ценностями» — Семейным кодексом, декларирующим право ребенка жить в семье. Но в итоге предварительная опека — способ отдать ребенка без суда любому человеку, причем прямо в день обращения. Понимаете? Вообще любому. И ребенок сразу будет «жить в семье», а опекун станет его законным представителем.

А после того, как ребенок получил предварительного опекуна, шансы всех других усыновителей, на какой бы стадии процесса они ни находились, становятся крайне невелики. Вы можете несколько месяцев ездить к ребенку за тысячу километров, ждать оформления документов, общаться с ним хоть ежедневно, он может звать вас «мамой» — это ничего не меняет: для усыновления вам понадобится согласие опекуна. Правда, в Семейном кодексе есть оговорка: в интересах ребенка суд может принять решение и без такого согласия. Но захочет ли судья брать на себя эту ответственность? В нашем случае, несмотря на кучу нарушений в оформлении документов, исправления, потерянное дело вторых кандидатов в усыновители, суд такой необходимости не нашел.

Все эти дыры в законе известны. В московской опеке нас убеждали, что наш случай уникален. Но специалисты, с которыми нам за последний месяц довелось пообщаться, утверждают совершенно обратное: такие вещи в отношении детей-сирот в России происходят десятками и сотнями. И все эти факты документально фиксируются. Но ничего не меняется. В нашем случае гордепартамент начал проверку только после того, как скандал полез наружу. А оргвыводов не сделал до сих пор, и все происходит, будто так и должно быть.

После принятия «антимагнитского» закона в стране развернута мощная кампания по созданию условий для устройства российских детей-сирот. Упрощается процедура, повышаются выплаты, идут разговоры о снятии ряда ограничений для тех, кто хочет стать усыновителем. Высокие персоны называют усыновление «государственным делом». Господа, если это такое важное дело, что же у вас в нем такой бардак? Я — усыновитель, не надо мне за это давать медалей, не нужны мне ваши деньги — я не ради них ребенка ищу. Просто избавьте меня для начала от стойкого ощущения постоянной борьбы с этой самой системой. И, как показывает не только мой опыт, — борьбы, зачастую проигрываемой.

Пока мы не определились с дальнейшими действиями. У нас еще есть право на апелляцию, нам отведен на это решение месяц. И мы видим, что даже в такой ситуации шансы найти «встречное окно в законе» есть. Мы понимаем, что наши действия направлены против опекунов, которых вряд ли стоит считать преступниками, – им представилась возможность, и они ею воспользовались. Но мы просим понять: отказаться от ребенка сложнее, чем решить его принять. По крайней мере для нас.

И мы в любом случае не заберем наше заявление из прокуратуры. Потому что, чем бы ни закончились наши взаимоотношения с семьей опекунов, вопросы к некоторым сотрудникам опеки у нас все равно остались.