Решили мы тут с женой усыновить ребенка. Ну, как «тут»? Год с лишним назад решили, потом готовились: усыновителями просто так не становятся. Курсы приемных родителей проходили, справки собирали, один медицинский «бегунок» чего стоит — весь от печатей синий, букв не видно. Психдиспансер — как родной. Один раз даже туда вместо онкодиспансера, по привычке, приехал. А в онкологии — вообще кино, кстати: чтоб получить штампик, что не состоишь на учете, надо записаться на прием к своему (!) участковому врачу, он «включит компьютер и посмотрит». Четыре раза ездил, половину персонала по именам теперь знаю. И ведь что забавно: справка действует три месяца. Кончилась — оформляй по-новой. Государство о детях заботится, больному не отдаст. Правда, выходит, что после усыновления мы точно так же можем за три месяца сойти с ума или заразиться марсианской лихорадкой, и государству это будет все равно. Как-то неизящно получается. Но уж лучше так пускай заботится, чем никак.

Впрочем, ладно: ведь усыновление — исключительно приятное занятие. Нам идея нравится, друзья — просто в восторге, все поголовно считают нас молодцами. Да и в опеке люди хорошие работают. Должны были две недели справку делать — сделали за тринадцать дней, да еще извинились. Из СЭС инспектор пришел квартиру проверять — дальше порога и не шагнул, а через пять дней документ уже был готов. Не жизнь — малина!

Сентябрь. Накопилась критическая масса бумаг — и можно приступать к поиску этого очень важного человека! Наша районная опека в Перово благополучно поставила нас на учет — и на этом общение закончилось. Казалось бы, к нашим услугам целая федеральная база данных. Вот только о здоровье детей там ничего не пишут. А мы хотели здорового ребенка. Дело не в том, что мы делим детей на «хороших» и «плохих», — просто заранее четко определили меру ответственности, на которую готовы. Понятно, что никто никаких гарантий не дает, и мы готовы к рискам. Однако априори обрекать себя на постоянные проблемы с медициной — это отдельный выбор, и он не наш.

Но здоровых детей в Москве мало, и родители для них чаще всего находятся еще до того, как те успевают попасть в базу. Надо ездить, искать. Месяц, другой. Декабрь. И вдруг нам сразу несколько знакомых говорят: езжайте на Пресню. На Пресне находится Филатовская больница, куда раньше свозили «отказников» чуть ли не со всей Москвы. Сейчас, конечно, и там тот же разговор: мол, мало детей совсем. Но еще есть. Короче, Пресня — это такой рай для усыновителя, езжайте туда и будет вам счастье.

При появлении «годного к усыновлению» ребенка сотрудник опеки звонит тем, кому дозвонится — например, просто случайно выбирает папку из стопки

Приехали, написали заявление о постановке на учет. На следующий день нам сухо сообщили, что детей мало, перед нами какие-то безумные очереди и вообще ничего пока не светит.

Мы поняли, что ставки на Москву делать глупо, и я отправился звонить дядьке в Кострому, чтоб он искал знакомых. Ведь в региональный дом ребенка тоже по-разному можно съездить. Например, проведешь ночь в дороге, а с утра тебе скажут, что того дитя, на которого ты писал заявку, накануне увезли. И другого не покажут: «здесь вам не магазин». Так что поддержка лишней не бывает. Стало ясно, что поиск ребенка вполне может затянуться до весны, а то и до лета.

В историях про усыновление любят искать мистический контекст. Здесь его немного, но есть. Через три дня мне позвонили из пресненской опеки и предложили подъехать. Мы живем в Перово, но именно в этот момент я случайно оказался именно на Пресненском валу, где до этого бывал в среднем раз в пару лет. Так совпало.

Кстати, чтоб вы знали: очередь на усыновление, конечно, существует. Но нигде в законах и регламентах не описано, как она должна работать. В ней полно «мертвых душ»: люди становятся на учет сразу в десятке районов, а потом, после усыновления, естественно, сниматься с учета не приезжают. Поэтому при появлении «годного к усыновлению» ребенка сотрудник опеки звонит тем, кому дозвонится — например, просто случайно выбирает папку из стопки. Те, кому звонили до меня, либо не отвечали, либо были в тот момент заняты чем-то более важным — работой, отпуском, ремонтом и т.д. Ждать, пока они освободятся, сотрудника опеки закон не обязывает. И она позвонила мне.

Вообще, я представлял себе это несколько иначе. То есть никак не представлял. Ни один из встреченных мной до этого детей не предлагал немедля решить, буду я жить с ним всю оставшуюся жизнь или нет. Наоборот, со всеми ними этот вопрос как-то был заранее, без меня, решен. Насколько я понимаю, даже будущим «биологическим» отцам не приходится принимать такое решение сразу. Их к этому готовят: жена животик растущий показывает, например, намекает. Ну, или, как в мелодраме, просто сообщают: «вот твое дитя». И, опять же, никакого решения принимать не надо — все плачут, танцуют, поют и титры.

А еще мы были наслышаны/начитаны, что, когда увидишь «своего» ребенка, тут же должно что-то такое произойти, и ты уже бежишь, как в той самой мелодраме, и плачешь, и вообще... И вот мы стоим и тупим: когда же? А она тоже на нас смотрит и руками шевелит под докторский рассказ о всяких латинских вещах (потому что отказника без «диагноза» не бывает: что-то обязательно пишут, хотя бы формально). На руки взяли — нет эффекта. Так и ушли.

На следующий день все изменилось. Мы как-то разом все решили, и вдруг все наладилось, все стало понятно и не важно. С 18 декабря, как получили направление, мы постоянно ездили в Филатовскую больницу. Эти три недели Настька росла у нас на глазах, почти каждый день проводя на руках по полчаса, а то и по часу. Настя — пока не «официальное» имя. Но назвать «официальное» имя нельзя — закон защищает тайну усыновления. Впрочем, мы ее иначе и не называем.

В новом году, 9 января, Настю выписали «под предварительную опеку» другим людям. Не родственникам и не знакомым. Без суда, просто постановлением муниципалитета

На второй же день мы спросили, можно ли забрать дочку домой поскорее — например, до усыновления пока оформить опеку. Нас заверили, что быстрее все равно не получится, но суд по усыновлению назначат скоро, тем более, что это чистая формальность.

По поводу нашей кандидатуры в качестве усыновителей никаких возражений ни у кого не было — да и с чего бы? Уже к 27 декабря мы подновили бумаги, получили в больнице документы, в том числе свидетельство о рождении, и отнесли заявление в Пресненский суд. Заседание назначили на 15 января — раньше у судьи, увы, времени не было.

На новогодних каникулах визиты в больницу запрещены, но мы с этим легко справились и продолжали ездить. Возили памперсы Настьке и конфеты сестричкам. После больницы катались по городу — покупали коляску, забирали в разных местах подарки для Настьки от наших друзей. До переезда дочки к нам оставалась какая-то неделя, максимум — десять дней.

В первый рабочий день нового года, 9 января, Настю выписали «под предварительную опеку» другим людям. Не родственникам и не знакомым. Без суда, просто постановлением муниципалитета. Причем даже не местного, а Текстильщиков, что на другом конце Москвы.

Оказалось, дело в том, что Настя родилась именно в Текстильщиках, и лишь через пять дней была переведена на Пресню. Кто в этой ситуации отвечает за устройство ребенка, закон внятно не регламентирует.

Изначально Текстильщики выдали этим вторым кандидатам в усыновители сопроводительное письмо для муниципалитета Пресни. Это было 27 декабря, когда наши документы уже были в суде. Суду предстояло принять окончательное решение по поводу взаимоотношений трех граждан России — нас и дочки. Опека, конечно, тоже была приглашена к участию в процессе, но лишь как «третье лицо». Естественно, новым кандидатам на Пресне не смогли сказать ничего утешительного — и, видимо, сказали не так, как следовало. Вышел скандал. Люди пошли жаловаться — я не очень понял, куда. Поминали Астахова, «Единую Россию» и управделами президента, но что конкретно, мы так и не выяснили — да это, в общем, и не важно.

Чтобы забрать ребенка, которого вы считаете уже своим, и поместить в другую семью, достаточно подписи руководителя одного из 23 тысяч российских муниципалитетов

Оспорить наши права никому и в голову не приходило. Документы в суд подавали мы, и забрать их никто, кроме нас, не может. Однако, поскольку те люди скандалили, а мы нет, нам предлагали «самый простой» способ: взять заявление из суда, отдать Настьку им, а нам подобрать другого ребенка — «еще и получше будет!». Наверное, это профессиональное: работники опеки и врачи не могут себе позволить относиться к детям, как к живым людям. Никаких нервов не хватит. Их можно понять.

Наш ответ был прост: мы практически ничего не знаем об этих людях. С философской точки зрения, ребенку все равно, кто его усыновит. И людей этих, конечно, жалко. Но ребенок — не продуктовый набор к празднику. Если эти люди готовы разлучить неизвестного им ребенка с теми, кто уже признал его своим, лишь потому, что «им срочно нужно», то таким людям вообще не стоит отдавать детей. Понятно, что рано или поздно они усыновят кого-то. Мы не можем защитить от них всех детей мира. Но по отношению к Настьке у нас уже есть обязательства.

На всякий случай я позвонил в городской департамент соцзащиты. Рассказал о странной ситуации и попросил приглядеть, чтоб за праздники никто не натворил глупостей. И в департаменте, и в муниципалитете Пресни меня заверили, что ничего случиться не может и поводов для опасений нет. Это было в последний рабочий день прошлого года, 29 декабря.

В тот же день, 29 декабря, муниципалитет Текстильщиков решил, что судьбой девочки распоряжается все-таки он. И выпустил постановление о предварительной опеке.
Предварительная опека — очень полезная вещь. Она используется, скажем, если у ребенка умирают родители, но есть готовые его забрать родственники. Оформление «настоящей» опеки требует минимум месяца. И, чтобы ребенку этот месяц не проводить в детдоме, муниципалитет вправе выписать временную бумагу. Закон говорит, что это должно делаться «при необходимости». Что, как видим, очень легко превращается в «по желанию».

Более того, получается, что такую бумагу может выписать вообще любой муниципалитет: ведь относительно Текстильщиков закон, как уже упоминалось, не оговаривает четких полномочий. И выписать ее он может кому угодно. Чтобы забрать ребенка, которого вы считаете уже своим, и поместить в другую семью, достаточно подписи руководителя одного из 23 тысяч российских муниципалитетов.

...На вопрос, как можно было выписать ребенка без документов (уже две недели находящихся в суде), врач ответила: «Да я и сама их спрашиваю: как так? А они говорят: выписывай. Ну, я и выписала. А что я могу?». Глава Пресненского муниципалитета Геннадий Бабочкин 9 января заявил: «Да мы вообще не в курсе. Наверное, кто-то нарушает закон. У вас будет суд, и мы вас там поддержим. Но сейчас ничего предпринять не можем». Позже выяснилось, что бумагу от 29 декабря в муниципалитете, конечно, видели. В городском департаменте соцзащиты тоже сказали, что узнали об этом от нас, жутко удивились и пообещали разобраться. Позже они прислали в суд письмо, в котором сухо изложили факты, но позиции никакой не высказали. Заодно в письме указано, что те люди тоже подали иск об усыновлении — об этом в департаменте узнали из беседы с ними. Нас на разбирательство в департамент не пригласили.

Отсутствие свидетельства о рождении, по ее словам, «нормальная ситуация», дубликаты делаются быстро, опека с этим постоянно сталкивается и проблемы в этом нет

Не очень понятно, почему Настю увезли лишь 9 числа. Ведь опекун, как законный представитель, мог забрать девочку из больницы уже 29 декабря. Хоть в новогоднюю ночь, под бой курантов — никто бы ему не запретил. Более того, они были в больнице 29 декабря: в этот день они, если верить документам, впервые увидели девочку,  когда ее осматривал приглашенный ими специалист. Тем не менее Настя оставалась в больнице, виделась с нами. Второй раз новые усыновители приехали через полторы недели — забирать принадлежащего им человека.

Юрист из аппарата детского омбудсмена Павла Астахова сказала, что дело уникальное, «резонансное». Правда, помощь ее ограничилась советом: идти в прокуратуру и ждать суда. На всякий случай мы отнесли заявления в обе прокуратуры — Пресненскую и Кузьминскую (она ведет район Текстильщики). Ответа от них пока нет.

Руководитель опеки Текстильщиков Галина Балашова по телефону рассказала, что узнала о существовании каких-то других усыновителей только 14 января, благодаря вот этому моему звонку. То, что на Пресне отказали ее кандидатам, она объяснила дурным характером руководства той опеки. Они, оказывается, в давней ссоре. А отсутствие свидетельства о рождении, по ее словам, «нормальная ситуация», дубликаты делаются быстро, опека с этим постоянно сталкивается и проблемы в этом нет.

Узнали мы кое-что новое и по поводу очереди. Оказалось, что те люди вставали на учет и на Пресне, причем раньше нас. Но затем сказали, что нашли ребенка в другом районе. Как выяснилось, от этого ребенка они отказались уже после подачи иска: то есть написали согласие на усыновление, собрали все документы, отнесли их в суд — и передумали. После чего опека Текстильщиков выдала им другого ребенка сразу на дом.

Сегодня у нас заседание суда. Надеюсь, решающее. Мы с женой не «накручиваем» себя. Мы делаем то, что должно, — то, что для нас предусмотрено законной процедурой. Факт назначения временных опекунов не отменяет права ребенка на усыновление. И здесь перед законом все равны. А суд учитывает морально-этические аспекты, его закон обязывает.

Мы лишь надеемся, что две недели в чужой семье полуторамесячный малыш быстро забудет.

Суд состоится в 16.00. Потом я напишу, чем дело кончилось.

Имен временных опекунов и ребенка в тексте нет — их защищает закон о тайне усыновления. Хотя о какой тайне можно говорить при таком количестве участников процесса, не совсем понятно. Иллюстрация — случайная фотография случайной девочки. Сделанная неизвестно кем неизвестно когда.

 UPD: Суд по делу Даниила Желобанова перенесли на 30 января. Openspace следит за ситуацией.