openspace

 

Читайте также интервью с Юлией Развозжаевой и Полиной Стародубцевой.

— Давайте общаться письменно. У меня тут четыре ребенка, говорить будет непросто!

— Ого! Я не знала, что у вас их так много! А где вы сейчас?

— У меня двое, а еще две племяшки. Мы в Киеве. У детей завтра каникулы начинаются, я потому к ним и поехала. Дети не должны долго без родителей быть. Планирую вернуться вскоре, несмотря на дезинформацию СМИ.

— Как скоро?

— Недели через две где-то.

— А давно у вас дети в Киеве? С кем они там сидят?

— Ну, не сидят, а живут. У меня здесь вся семья: родители, брат, тети, дедушка с бабушкой. Я же родилась на Украине. Младший, ему сейчас семь, уехал на Украину еще до президентских выборов, он еще даже в школу не ходил. А Ваню, ему десять, мы туда отправили в середине мая. Они всегда лето проводят на Украине, правда, к осени возвращались. Вот и в этот раз в августе дети должны были вернуться в Москву, но я решила, что забирать их сейчас может быть небезопасно.

— А в чем опасность?

— Во-первых, в том, что все, что происходит, — те же обыски — могли происходить при них. Дети все это очень переживают. Во-вторых, поскольку я тоже активная активистка и участница маршей, ко мне тоже могут возникнуть вопросы, теоретически, хотя я, разумеется, ничего противозаконного не совершала. И мне не хочется подвергать детей стрессам. Плюс на Сергея или даже на меня могут оказывать психологическое давление посредством детей — история с Леонидом показала, что наши спецслужбы таким не гнушаются. Ювенальная юстиция, опять-таки... Хотя дети у нас всегда содержались отлично, при том беззаконии, что творится сейчас в отношении оппозиционеров, детей могут просто отнять, и потом будешь доказывать, что ты прекрасная мать.

— А обыск при вас происходил? Страшно было?

— Обыск был при мне в июле. Ну, как страшно... Очень неприятно. Страшно только поначалу, когда внезапно в 6 утра начинают стучать в двери, орать... Ты спросонок, тебе кажется, что конец света начинается... А из-за двери вопли и угрозы выломать двери, даже включали бензопилу — она шумела за дверью. В остальном — просто неприятно. Мне, например, неприятнее всего, что изымают нужные вещи — технику, диски и прочее, и не отдают долго. Могут вообще несколько лет не возвращать...

— С каким знанием дела вы все это описываете! Сколько раз у вас были обыски?

— Два, в июле и последний вот, в октябре. Хотя сотрудники полиции к нам регулярно и до этого ходили, и неделями стерегли не раз. Я наружку имею в виду.

— Тяжело быть женой оппозиционера…

— Я не жена оппозиционера. Я сама изначально в оппозиции. Мы познакомились, уже оба будучи в протестном движении.

— А как вы познакомились?

— В гостях у боевых товарищей, дни рождения отмечали, мой в том числе. А потом я стала активисткой АКМ, уже будучи подругой Сергея.

— Сергей чем на вас впечатление произвел? Помните эти эмоции от первой встречи?

— Эмоции, конечно, помню. Одним словом — произвел впечатление! У него действительно мощная харизма, это чувствуют почти все, кто общается с ним непосредственно. Кроме того, у нас как-то сразу наметилось много общего, родную душу почувствовала, одним словом!

— И тогда, когда вы только познакомилась с Сергеем, все эти наружки, наверное, казались романтикой?

— Нет, ничего этого тогда еще не было. Мы познакомились в 2000 году, тогда Путин только недавно появился в качестве и.о. президента, насколько я помню.

— Помните первое свидание, испорченное наружкой?

— Да какое там свидание! Когда все это началось, у нас уже дети были. Мы долго не встречались — довольно быстро в ЗАГС поехали. Первую наружку не помню, зато помню первую посадку. Я как раз была беременна вторым сыном, осенью 2004-го это было. Дали тогда Сергею сколько-то суток ареста, я ему передачи носила. Тогда уже, конечно, все гораздо жестче было. С 2002 года, как я помню, режим начал «закручивать гайки».

— А вы сегодня рассматривали вариант, при котором Сергея из СК могли не выпустить? Вы вообще ему что советовали — идти туда или нет?

— Я была уверена на 99%, что его арестуют. Так и адвокаты говорили, и сам Сергей готовился к тому же. Но, видимо, в СК что-то задумали. Это еще больше настораживает. Нет, я ничего ему не советовала. Я достаточно хорошо знаю, что советы он выслушает, но поступит, как посчитает нужным, так что мне оставалось только переживать. На ситуацию я никак повлиять не могу.

— А какие могут быть хитрости следствия, как вы думаете? Что они задумали?

— Про хитрости следствия — это к Виолетте Волковой, нашему адвокату. Ей виднее. Я знаю только, что структуре, которую возглавляет человек, угрожающий убийством в лесу журналисту и имеющий вид на жительство и бизнес в Чехии, доверять нельзя.

— Вы так сильно доверяете вашему адвокату. Но вот Pussy Riot от услуг Виолетты Волковой отказались, многие блогеры говорили о ее не самой высокой квалификации. Вы вариант смены адвоката не обсуждали?

— Не Pussy Riot, а одна из участниц группы. Нет, не обсуждали. Волкова очень хороший специалист, я думаю, это было сделано в отместку за ее активность с декабря. У нас ведь нет суда, и сказать, что девушка получила «условку» благодаря новому адвокату, никак нельзя, потому что судьи не принимают решения самостоятельно в таких делах. Адвокаты, защищающие оппозиционеров на всех фронтах (я имею в виду Волкову, Полозова и Фейгина), скорее всего, сильно поднадоели властям предержащим. Власть пытается давить на всех, кто противостоит беззаконию.

— А как вы считаете, была у Сергея та встреча с Таргамадзе или с кем-то еще?

— Я не могу ответить на этот вопрос, потому что адвокат просила меня не комментировать ничего, что касается непосредственно дела. Да и больше, чем сам Сергей, рассказать не могу...

— Историю с Развозжаевым вы тоже не можете комментировать?

— Могу комментировать его поимку в Киеве.

— Вы думаете, что его пытали? Вас не смущает отсутствие следов от наручников и тот факт, что после двух дней сидения на стуле он, вы уж извините, должен был выглядеть грязным? А он не выглядел грязным. Вас все это не смущает?

— Кхм... Можно я не буду отвечать на эти вопросы? Ведь следы от наручников он сам объяснил. А остальных нюансов я не знаю.

— И последний вопрос. Вот вы везде говорите, что вы и жена, и идейная союзница Сергея. Но вот по-женски, у вас не было чувства, что вы выходили замуж за нормального парня, а теперь все изменилось: ФСБ, Центр «Э», фонари, грузины… Вам вообще все это как?

— Я всегда хотела, чтобы у меня с мужем было общее дело. И в 2004 году, когда АКМ разошелся с «Трудовой Россией», я стала пресс-секретарем организации — сначала АКМ, потом «Левого фронта». Ему в этом плане тоже всегда было хорошо, потому что у нас никогда не возникало проблем из-за его деятельности, я никогда не «выносила ему мозг» — мы просто вместе боролись. Конечно, бывало по-всякому, не хочу сказать, что всегда все было идеально, — так и не бывает, конечно. Но понимание, что с несправедливостью и беззаконием мириться нельзя, всегда объединяло. И сейчас он мало изменился — это по-прежнему тот парень, за которого я выходила замуж. Конечно, хочется жить по-другому, без обысков и арестов, но пока у власти преступники — это невозможно. Хочу, чтобы мои дети жили в свободной, цивилизованной, новой России.