Ксения Леонова

— У вас на шее, кажется, у единственной из адвокатов и защиты, и обвинения — православный крест. Что вы как верующая еще до своего включения в процесс думали о выступлении девочек?

— Ну, я не считала и не считаю то, что они сделали, преступлением. Административным правонарушением — максимум. Я верующая, но адекватная. Поэтому, например, я категорически против того, чтобы называть Храм Христа Спасителя главным храмом страны. Для любого верующего главный храм — место, где он регулярно молится. В ХХС я зашла несколько лет назад, а мне прямо на входе заявили, что вход закрыт, потому что внутри проходит какая-то конференция физиологов.

— А, насколько мне известно, в начале процесса отец Самуцевич уже пытался привлечь нового адвоката для ее защиты, но якобы они тогда не поладили с прежними адвокатами, и сама Катя отказалась от услуг нового.

— Ничего не знаю про эту историю. Катя передала друзьям через службу ФСИН письмо с просьбой предоставить ей другого адвоката. Катя говорила, что она не согласна с той зашитой, которая у нее была.

— А в чем несогласие?

— Как раз в индивидуализации действий. Она говорила, что ее персоне не уделяется нужного внимания.

— Вы удивились, когда вам позвонили и предложили защищать Катю? Вы все-таки в Казани живете, вам далеко ездить на процесс.

— Нет, не удивилась. Я много веду московских дел. И приезжаю сюда пару раз в месяц. Я ведь в Казань уехала из Москвы всего года четыре назад. Меня выселили пробки: хотелось больше времени с детьми и с семьей проводить. И потом, «Агора» дала мне какие-то рекомендации (муж Хруновой — глава «Агоры» Павел Чиков. — Openspace).

— У вас же всего неделя была, чтобы войти в дело, да?

— Да. 2 октября мне позвонили. 3-го я уже приехала в суд, по дороге изучив приговор. В суде мне дали дело «отщелкать». Потом я поехала в изолятор к Кате. И честно ей сказала, что за неделю ничего глобального сделать нельзя. Но что я считаю, что действия девочек были разными, а их всех — под одну гребенку.  

— Адвокаты и до вашего входа в процесс говорили на суде, что у Толоконниковой и Алехиной маленькие дети, а Самуцевич не плясала в храме. Но суд не внял тогда этим словам. А сейчас внял. В чем фокус?

— Потому что задача адвоката — сфокусировать внимание на одном конкретном моменте. И этого не было сделано раньше.

— Катя — единственная из девочек, у кого сегодня в суде были не политические заявления, а юридические термины.

— Мы с ней вместе писали, конечно.

— Поражало, что и адвокаты всячески подчеркивали, что процесс политический, а ваше выступление очень сильно отличилось. Вы сознательно не упоминали о политических мотивах?

— Я не то чтобы сознательно дистанцировалась от политики. Если бы у меня была возможность написать жалобу на 20 листах, я бы, возможно, что-то туда вписала.

— И что бы вы туда вписали?

— Ну, не факт, что я бы писала о политике. Не то чтобы я не была согласна с этой стратегией — говорить о политике. Просто Фейгин, Полозов и Волкова в процессе дольше, чем я. Может, они знают какие-то факты, которые позволяют им так говорить. Но мне такие факты неизвестны. Я только считаю неприемлемым, когда глава государства комментирует дело, приговор по которому еще не вступил в законную силу. Но говорить тут только о политике я не могу. Это не работа юриста. Мое дело — оспаривать те доводы, которые есть. По крайней мере на этапе кассации, когда никакие новые свидетельства и доказательства уже довносить нельзя. Хотя, если бы у меня было больше времени, я бы, возможно, более тщательно поработала с экспертизами. 

— Вы считаете, что другие адвокаты недостаточно хорошо проработали этот вопрос? Я помню, что вы сегодня всем журналистам говорили одну и ту же фразу про «нормальные рабочие отношения с Фейгиным, Полозовым и Волковой». Так что не хочу своим вопросом спровоцировать драку —  лишь уточнить детали. Назовем это так.

— В уголовном деле на стадии следствия было три экспертизы. Две экспертизы говорили в пользу девушек — что нет разжигания розни. А третья экспертиза говорила, что оно есть. В суд ушло три экспертизы. Что суд сделал? Выбрал эту третью экспертизу. У меня к ней много претензий. Но я бы не стала фокусировать свое внимание на ней, я бы сконцентрировалась на тех двух других экспертизах. Я бы приложила усилия, чтобы суд эти экспертизы принял в качестве доказательства.

— То есть это все-таки недоработка со стороны тех адвокатов?

— Ну, я бы скорее назвала это разницей в стратегии, разницей в защите. Есть поговорка про двух адвокатов, у которых три мнения.

— Была еще вторая важная деталь: суд первой инстанции не заслушал свидетелей защиты. Свидетели, по-вашему, были подходящие?

— Был один важный свидетель. Алешковский, который присутствовал в храме и мог описать, что происходило, но с другого ракурса. Это очень важно.

— А Навальный — важный свидетель?

— Сомневаюсь.

— То есть вы бы взяли других свидетелей?

— Да. Например, не помню, вызывали ли кого-то из современных художников. Типа Гельмана.

— Нет.

— Это было бы очень важно.

— Или Тер-Оганьяна позвать, которого Сырова уже судила.

— Ну да.

— А вы созванивались с теми адвокатами? Есть же такие звонки корректности.

— Я с ними не созванивалась. Не потому, что не хотела, а потому, что не было времени.

— То есть с адвокатами только сегодня познакомились?

— Ну да. У меня не было времени.

— Обсуждался ли такой вариант, что вы можете взять Толоконникову или Алехину под защиту?

— Нет. И раскола в группе нет, обязательно это напишите.

— А были еще стратегии защиты Самуцевич у вас в голове?

— Нет. Мне сразу большую пищу для размышлений дало понедельничное  высказывание Усачевой (Анна Усачева — пресс-секретарь Мосгорсуда. — Openspace). Она сказала, что смена адвокатов произошла для затягивания процесса. Из этих слов я поняла, что суд не даст нам затянуть процесс, не даст, например, времени для ознакомления с делом. И я знала, что время у нас будет только до 10 октября. У меня не было времени на построение глобального плана защиты. Мне четко это дали понять через пресс-службу Мосгорсуда.

— Просто, когда произошла смена, многие говорили, что Катя сейчас признает вину, чем может подставить остальных девочек.

— Ну, этого не произошло сегодня, вы же видели.

— Да, но такой сценарий рассматривался?

— Нет. Конечно, нет.

— У вас почасовая оплата?

— Для Самуцевич и ее семьи мои услуги бесплатные.

— Интересно. Вот Марк Фейгин как-то говорил мне под диктофон в самом начале процесса, что зарабатывает на арбитражных делах, а за такие громкие берется ради пиара. А вы вот и интервью никому особенно не даете, в камеры не лезете. Некоторые считают, что вас купил Кремль, чтобы слить дело без шума.

— Я не исключаю возможности, что в ближайшее время что-то такое появится про меня. Потому что люди любят что-то придумывать. Но мы познаемся по нашим делам. И достаточно открыть список моих дел. Начиная с дела Ходорковского. Или, например, я работала по делу майора Евсюкова — представляла интересы потерпевших. Меня приговор устроил. Но моей целью было доказать, что потерпевшие имели право на компенсацию от государства. Я считаю, что Евсюков действовал как должностное лицо. Например, он стрелял патронами, которые там…

— Ой, не уходите, пожалуйста, в сторону. Ходорковский, Евсюков…

— Еще было дело Руденко, когда моего клиента-срочника вместе с экскаватором сдали в аренду. Живого человека! Потом еще Троицкий. В отношении него сурковский пудель просто уже облаялся. Вот эти все дела — я стояла на стороне людей, которые были неугодны власти. Поэтому говорить о том, что меня купили, — это по меньшей мере странно.

— Конкретизирую. Вы были хотя бы раз в жизни в здании на Старой площади?

— Я, если честно, знаю на Старой площади только одно здание. И это Политехнический музей. Вы его имеете в виду? Больше я никаких зданий не знаю.

— Вы уже поговорили с Катей. Условились о дальнейшей стратегии защиты?

— Нам торопиться некуда. Потому что все дальнейшие действия, а у нас их не так много, — надзорная жалоба и жалоба в Европейский суд по правам человека. Нам надо к этим жалобам прилагать кассационное определение. Суд зачитал буквально последние строчки из него. На самом деле это определение довольно большое. На то, чтобы написать этот документ, у суда уйдет примерно три недели. Так что у нас есть время.

— Какая будет тактика в Европейском суде, какая в Верховном?

— Они очень различаются. Жалобы в ЕС писать тяжело. У меня есть наметки того, что мы будем делать. Будут 6-я и 10-я статьи. Суд опросил всех свидетелей от обвинения и ни одного — от защиты. То есть суд не предоставил равные права стороне защиты и стороне обвинения. Еще я буду смотреть 3-ю статью — пытки. О том, что во время процесса девушкам не давали еды, спать, с адвокатами встретиться. Это будет отражено как нарушение. Я буду готовиться.

— А с Верховным что?

— С надзорной жалобой просто. Мы не будем просить смягчить приговор: его и так уже смягчили. Мы будем просить его отменить. Потому что в действиях девочек нет состава преступления.

— А вы сегодня долго совещались с Самуцевич. Что вы ей сказали?

— Мы обсуждали, что делать. Я Катю предупредила, что дело громкое. Однозначно, есть люди, которым не нравится, что ее отпустили. Православные активисты, например. Они говорили, что она должна сидеть в тюрьме. Так что я предупредила Катю, чтобы она вела себя максимально аккуратно. Может быть все что угодно, вплоть до избиения.

— То есть вы ей порекомендовали не жить по месту прописки?

— Не то что по месту прописки. Прятаться неправильно. И еще мы с ней обсудили ее общение с журналистами. Очевидно, что журналисты сейчас будут ее расхватывать. Так что мы пришли к выводу, что журналистам она должна. Журналисты в течение всего процесса приковывали такое внимание к процессу. Так что она должна поговорить с каждым, кто хотел бы сделать с ней интервью.

— Какое она вообще произвела на вас впечатление?

— Я рада, что она на свободе. Это неожиданный результат. И она в шоке. Столько времени в СИЗО — это ужас!