Что происходит с рассекречиванием доставшихся России в наследство от СССР архивов? Вроде бы годы, когда даже размеры ячеи рыболовной сети считались гостайной, давно прошли. В то же время, после промелькнувшего в первой половине 90-х периода открытости, который историки поторопились назвать «архивной революцией», система явно начала снова замыкаться в себе: документы, предназначенные к рассекречиванию указами Бориса Ельцина, почему-то до сих пор остаются закрытыми или даже засекречиваются повторно. Закономерно, что оценки людей, руководящих процессом, не только не вносят ясность, но и добавляют тумана.

Например, глава Федерального архивного агентства Андрей Артизов еще два года назад говорил, что из всех архивных дел советского периода гриф секретности имеют только 2%. Правда, эта статистика не учитывает ведомственные архивы, оговаривался он. А спустя неполных три месяца Артизов уже в другом месте сообщил, что в этих ведомственных архивах хранится около 47% документов, то есть почти половина всего архивного фонда. Даже для тех, кто никогда не пробовал подобраться к документам ФСБ или МИДа, очевидно, что ведомственные архивы в России расстаются со своими секретами еще неохотнее, чем публичные, так что фраза про 2% представляется, мягко говоря, натяжкой.

В своих заявлениях архивисты-руководители лишь обозначают идею «открытой закрытости». А вот в самом РГАСПИ эта идея предстает в овеществленном виде.

Первое же хранилище, в которое вы попадете, зайдя с улицы в здание архива, это предельно демократичный гардероб, где каждый сам себе гардеробщик. Расставшись с пальто, вы увидите в фойе шкаф для ключей. Он стоит на невысокой приступочке притулясь к стене и совершенно нараспашку, так что протянуть руку и взять ключ может любой желающий. Далее стол с дисковым телефонным аппаратом. На бумажке под стеклом записано несколько телефонов. Немного помучившись, вы через отдел кадров дозвонитесь до читального зала, и оттуда вас попросят передать трубку дежурящему на входе полицейскому.

— Если они думают, что я вот так буду каждый раз бегать, пусть не обольщаются, — скажет он и нехотя подойдет к телефону.

В ходе разговора выяснится, что в его будке есть параллельный телефон, и каждый раз бегать не обязательно. Полицейский перепишет ваши паспортные данные и пропустит вас внутрь.

Миновав статую Ленина, которая встретит вас сразу за турникетами, и стенд «Профсоюзная жизнь», вы вызовете лифт. В полном соответствии с исторической траекторией России последних двадцати лет его двери сперва откроются, а потом закроются, и вы поедете на пятый этаж в читальный зал. Не волнуйтесь, по пути вы не застрянете, тем более что лифты здесь меняли совсем недавно. Но если вдруг застрянете, все равно не волнуйтесь и не мечитесь по кабине: через некоторое время (ничтожное в сравнении с возрастом хранящихся в РГАСПИ документов) лифт сам продолжит движение в заданном направлении и доставит вас к стеклянным дверям читального зала. Сумку и все посторонние предметы вас попросят оставить в камере хранения, а вот компьютер взять с собой разрешат — правда, только в том случае, если он не требует подключения к сети, потому что проводку здесь клали еще до архивной революции.

Этот путь предстоит проделать каждому посетителю общего читального зала РГАСПИ. Дальше — мой индивидуальный случай.

Заведующая читальным залом Ирина Селезнева лишь слегка попеняла мне за то, что я пришел в архив сам по себе, без письма от какой-нибудь уважаемой организации, и выписала пропуск.

Тут в зал вошла большая группа людей. Почти у каждого в руках было записывающее устройство. Это была, как на следующий день сообщил сайт архива, «делегация китайских историков во главе с директором Второго Департамента Исследовательского центра партийной литературы при ЦК Коммунистической партии Китая господином Бян Ян Чжуном».

— Миша, запиши их в журнал, — обратилась заведующая к своему сотруднику.
— Можно просто написать: китайцы, столько-то человек, — предложила другая сотрудница.

Китайским товарищам принесли какой-то документ, касающийся Мао Цзэдуна. Я же ни на что уникальное не претендовал: для журналистского эксперимента документов отдела писем газеты «Правда» мне было вполне достаточно. Их, во-первых, должно быть много, во-вторых, скрывать там наверняка уже нечего.

Но оказалось, что все не так просто. Описи в РГАСПИ не выставлены в открытый доступ, а хранятся в запертых железных ящиках, поэтому их нужно заказывать. Выяснилось также, что письма за интересующие меня годы до сих пор «не обработаны» (по ним существуют только сдаточные описи) и на этом основании в читальный зал не выдаются. Так что в формально открытом фонде газеты «Правда» фактически доступны лишь первые два тома описей из тридцати трех (по объему это около 30%).

Узнав о моем интересе к доносам, консультант Михаил Страхов (тот самый, который заносил в журнал китайцев) любезно предложил поискать в других фондах, например в фонде наркома внутренних дел 1936-1938 года Николая Ежова (Openspace недавно демонстрировал метаморфозы его фотографии со Сталиным). Два года назад директор РГАСПИ Андрей Сорокин назвал документы этого фонда в числе полностью рассекреченных, но в действительности это оказалось не совсем так: в конце описи есть приписка, из которой следует, что в декабре 2002 года 9 из 286 дел этого фонда были переведены на секретное хранение. В соответствующих местах описи видны пробелы. Еще 17 единиц хранения из фонда Ежова доступны лишь частично. Большая их часть связана с заграничными делами или преследованием троцкистов. На этом фоне выделяются два дела с письмами, «содержащими компрометирующие сведения на партийных, советских, хозяйственных, научных, творческих, военных и др. работников», то есть как раз с доносами. Открыты они тоже далеко не все, хотя возраст этих документов — более 70 лет, то есть оговоренный в Законе «О государственной тайне» предельный срок засекречивания (30 лет) превышен уже дважды.
 

Вот два характерных текста из числа тех, в которых оснований для засекречивания не нашли.

ЭТОТ АНОНИМНЫЙ ДОНОС БЫЛ НАПИСАН В 1936 ГОДУ ВСКОРЕ ПОСЛЕ ПЕРВОГО МОСКОВСКОГО ПРОЦЕССА, НА ИМЯ ПРОКУРОРА СССР АНДРЕЯ ВЫШИНСКОГО, ПОСЛЕ ЧЕГО ПЕРЕДАН ЕЖОВУ.

читать расшифровку (орфография и пунктуация сохранены)

По словам председателя Совета Института развития свободы информации Ивана Павлова, российские суды рассматривают 30-летнее ограничение как имеющее отношение только к тем документам, которые были засекречены после принятия Закона о гостайне, то есть после 1993 года. А те, которые были секретны до этого времени, могут оставаться секретными вечно. На это суд разводит руками.

Историк Никита Петров из общества «Мемориал» пытается оспорить сложившуюся правоприменительную практику, то есть добиться распространения тридцатилетнего правила и на документы, засекреченные до 1993 года. В обычных судах он уже получил отказ. Сейчас его жалоба находится на рассмотрении в Конституционном суде. (14 января стало известно, что еще 22 ноября прошлого года Конституционный суд вынес определение, в котором отклонил жалобу Петрова, но в то же время подтвердил, что «30-летний срок засекречивания подлежит применению в отношении сведений, отнесенных к государственной тайне как до, так и после вступления в силу данного Закона» — Openspace.)

В ФОНД ЕЖОВА ПОПАДАЛИ И ТЕ ДОНОСЫ, В КОТОРЫХ ОН БЫЛ НЕ АДРЕСАТОМ. В 1934 ГОДУ БДИТЕЛЬНЫЙ ПАРТИЕЦ СЕРГЕЙ ШУРЫГИН ПОЖАЛОВАЛСЯ НА НЕГО СТАЛИНУ.

читать расшифровку  (орфография и пунктуация сохранены)

 
Не в силах сдержать любопытство, я заикнулся было о засекреченной части этих дел, но тут с консультантом Страховым, который до того был весьма учтив, случилось нечто. Скажем так, хладнокровие изменило Михаилу.

— Вы сначала почитайте, что такое спецхран — он никуда не делся! — закричал он, и я понял, что покусился на самое святое.
— Да не волнуйся ты так, это тебя не касается, — справедливо заметила заведующая читальным залом, но и сама вмешиваться не стала.
— Идемте, — строго сказал мне Михаил.

Следующим рубежом обороны должна была стать заведующая отделом использования. На двери ее кабинета я увидел табличку: «тов. Горская Г. В.». Диковато, конечно, но смотря с чем сравнивать: в читальном зале ко мне и другим посетителям обращались просто по фамилии.

Тов. Горской не оказалось на месте, и тогда с письменной просьбой рассекретить документы мне оставалось обратиться к директору РГАСПИ Андрею Сорокину. В его приемной я встретил седого мужчину в сером костюме, того самого, который проводил экскурсию для китайских товарищей. Это был заместитель директора Сергей Котов.

После короткого разговора, в ходе которого Котов поинтересовался моим и похвастался своим (без малого сорокалетним) журналистским стажем, он пригласил меня в свой кабинет.

На мое заявление архив отреагировал на удивление оперативно. Буквально на следующий рабочий день был готов ответ, подписанный все тем же Сергеем Котовым. В нем говорилось, что срок секретности на интересующие меня документы был продлен на десять лет, причем произошло это совсем недавно: в сентябре 2012 года.
Ответ мне вручила заведующая секретным отделом РГАСПИ Елена Кириллова, летом 2012 года заслужившая высокую награду от Службы внешней разведки — медаль «За взаимодействие».