«Решение американского Сената, вслед за нижней палатой Конгресса США одобрившего законодательство, которое под надуманными предлогами вводит визовые и финансовые санкции...», — начал Николай Петрович стучать по клавишам. Деваться было некуда. Рабочий день в Министерстве иностранных дел России в пятницу для многих не очень-то и начинался — в конце концов, Россия — социальное государство, а в социальном государстве не столько понедельник начинается в субботу, сколько воскресенье в пятницу. Но если уж пятничные труды начинались, то заканчивались они под самыми неожиданными предлогами никак не позже, чем на улице начнет темнеть. Эдик из Минэнерго и прочие друзья из скромной компании уже звонили из Chicago Grill, где по Николаю Петровичу изнывал стейк и разгонные 150. Какими бы ни были предлоги для визовых и финансовых санкций по «делу Магнитского», они могли быть только надуманными: в пятницу занимаются «законодательством» только ненормальные. В нормальных странах это делают со вторника по четверг. Как точно называется документ, откликнуться на который департаменту печати МИДа нужно было уже через час после его принятия, Николаю Петровичу было смотреть лень: на рабочем компьютере интернет был до суверенитета медленным, доставать ноутбук и подключаться к Yota, как делали все, когда нужно было быстро что-то найти, не хотелось. Сойдет и «законодательство».

«... против некоторых российских граждан», — бегали пальцы. А правда интересно, думал Николай Петрович, кому именно-то и что там прижали? Он представил себе Пренеприятного, начальника второго департамента, прикомандированного из ФСБ, — он как раз собирался к сыну с семьей в Бостон на Рождество — и потеплел. Нет, вот правда, во всякой неприятности надо видеть позитивные стороны. Да, в пятницу в десять вечера ты сидишь в пустом здании МИДа и, будучи, если откинуть в сторону все эти дурацкие должности, спичрайтером, ждешь, когда примут на той стороне Атлантики какие-то надутые юристы какой-то надутый то ли билль, то ли акт. Это плохая сторона. Хорошая сторона — Пренеприятный сляжет с давлением. Да нет, конечно, одернул себя Николай Петрович, что они, всей конторе, что ли, въезд в США запретят? Кто ж тогда их кондоминиумы в Майами покупать будет, если к детям не слетать?

Интересно, думал он, а чего эти кубинцы плывут на своих надувных матрасах до Флориды? Не проще ли им бежать прямо в Гуантанамо — это же американская территория

«... — это цирк с конями. То ли в Вашингтоне забыли, какой сейчас год, и думают, что “холодная война” не закончилась. То ли сенаторы настолько увлеклись самопиаром, что игнорируют очевидное...», — привычно стучали пальцы. Николая Петровича начальство в МИДе ценило именно за эту недоступную старшим поколениям раскрепощенность в официальных письменных заявлениях дипломатического ведомства. В устных выступлениях, напротив, советская кадровая дипломатия делала российскую кадровую дипломатию, как столяр плотника. 45 лет — это невидимая граница. Мидовцы старше могли с трибуны, пройдя в трех миллиметрах от трехэтажного мата, ответить на выпад очередной европарламентской лахудры так, что одобрили бы и в рабочих пригородах Екатеринбурга, но при попытке что-нибудь такое написать рукой их над клавиатурой будто овладевал дух Суслова. Молодая поросль в гробу видала всех духов, садясь за очередную лихую аналитику или бодрую отповедь, — но перед лицом аудитории из них предательски лезла одна «транспарентность», «симптоматичность», «эффективность» и прочая «многополярность». Жечь глаголом они могли только письменно.

«... каждая страна и так может закрывать въезд на свою территорию, кому считает нужным, для чего не требуется никаких особых законодательных актов», — набирала рука Николая Петровича, и голова ей послушно кивала. Вот, в самом деле. Когда этот мозгляк Браудер зарвался, разве мы принимали какие-то «акты Браудера»? Три часа в аэропорту в накопителе, следующим рейсом обратно, устное объяснение «ваша виза аннулирована» — и пусть объясняется хоть с Маргарет Тэтчер. Кого хотим, того пускаем! Нет, это ж этим дурачкам надо из всего устроить гевалт на несколько месяцев. Николай Петрович вспомнил, как в Вене после пресс-конференции министра к нему пристала американская грымза из FT с плохим русским и выпученными глазами: с какими-то вопросами по Сирии, что-то она там хотела уточнить по формулировкам. Что за люди — пишут о великой стране и не потрудятся как следует выучить ее язык...

«... Не менее странно и дико слышать обращенные к нам правозащитные претензии со стороны политиков именно того государства, где в XXI веке были официально легализованы пытки и похищения людей по всему миру...», — намекали пальцы Николая Петровича в следующем абзаце. Интересно, думал он, а чего эти кубинцы плывут на своих надувных матрасах до Флориды? Не проще ли им бежать прямо в Гуантанамо — это же американская территория. Наверняка ж тамошний американский карцер попросторнее будет, чем квартира в гаванском жилом квартале. Сдался им этот «вотербоардинг», недоумевал Николай Петрович, не проще просто отправлять эту «Аль-Каиду» на неделю в кубинский дом престарелых: если выживут, в Гуантанамо приползут на коленях.

Тесть Николая Петровича служил в торгпредстве в Гаване последние пятнадцать лет до выхода на пенсию и много чего рассказывал об Острове Свободы. Впрочем, медицина там, говорят, и правда хорошая. Что-то там было еще, с этим Гуантанамо. Ах, да! Там же наши ваххабиты сидят, от Кадырова сбежавшие! Или их уже нам выдали? Если выдали, то им Николай Петрович мог только сочувствовать.

«Трагично, что жертвами подобных беззаконных актов стали и российские граждане», — писала рука, а в голове разрастался образ стейка из Chicago Grill — толстого, как матрас, наглого, как фельдъегерь, соблазнительного, как вид на жительство в Швеции. Николай Петрович чувствовал себя еще одной безвестной жертвой американской внешней политики, но рука не останавливалась: «...Похоже, за предвзятым до нелепости подходом, практикуемым в Конгрессе США, просматривается лишь мстительное желание посчитаться за принципиальную, последовательную линию России в мировых делах в пользу неукоснительного следования международному праву...».

«Что я сказать-то хотел?» — подумал Николай Петрович, но пальцы уже выстукивали дальше: «Приходится вновь напомнить гиперактивным противникам нормального развития российско-американских отношений: их усилия выглядят жалко».

Стоп, подумал Николай Петрович, остановись, что-то не так. Слово «жалко» просто просилось к слову «гиперактивный», за которое Николай Петрович готов был ответить даже на Страшном суде, так оно было к месту. Мелодия и ритмика фразы завораживала. Но почему-то слово «жалкий» употреблять было нельзя, а почему — вспомнить было невозможно, при попытке об этом подумать в голове всплывала только фраза «блох в свитере завел». Ладно, нельзя «жалкий», но «жалко»-то можно, решил Николай Петрович: нужно спешить.

«Тем не менее, ответить российской стороне придется» — написала рука, и тут же зазвонил айфон. «Колянутыдетвоюмытутужечасаполтора!» — проорал в трубку Эдик из Минэнерго, вышедший покурить на улицу и оттого развеселившийся. В трубку было слышно, как пятничная Тверская шумела за спиной Эдика сотнями тысяч паркующихся у ресторанов лошадиных сил. Не было в мире никакой силы, способной остановить эту орду, спешащую вязать коней у коновязи и вливаться в западную цивилизацию, для которой вечер пятницы — закон, не цитирующийся в десяти заповедях только за самоочевидностью. Николай Петрович, слушая веселый матерок Эдика, выглянул из окна кабинета в высотке и залюбовался рекой красных огней. Он внезапно ощутил себя последним одиноким бойцом некогда могущественной державы, забытым на крепостной стене, как в стихотворении Одена. Было одиноко, но гордо.

Послав Эдика по матери, Николай Петрович задумался над текстом. Ответить-то придется, но как? Совещания на этот счет в МИДе велись последние три недели; известно, что отчет обязан быть асимметричным, то есть все согласились с тем, что все равно ответ будет кривой и косой, — а что у нас прямое? Но чем ответить американцам? Указаний сверху не поступало, а снизу предлагаемый арсенал ответов был уж очень кривым. Вот если бы на выборах победил Ромни, можно было бы выгнать из Москвы мормонскую миссию. Но что делать с Обамой? Идея ввести процентные квоты в МГИМО для негров была зарублена на ранних стадиях, отнять у американского посольства в Москве арендуемую ими по соседству парковку было заманчиво, но уж очень резко, попахивало войной, а финансирование на проведение большого международного исторического форума по переосмыслению итогов Гражданской войны в США — это надо согласовывать с умниками в Минфине, а там и без Кудрина жмот на жмоте.

Поправив две опечатки, он вздохнул, кашлянул, чему-то улыбнулся и нажал «Отправить». Дальше это было уже не его проблемой

Время текло неумолимо, а мысль не закруглялась. Николай Петрович, и это было очевидно, пролетал мимо большого чикагского вечернего стейка на досадном расстоянии. «Мы не хотим отказываться от позитива в наших двусторонних отношениях, который не без труда, но был наработан за последние годы», — стучали пальцы в крещендо, безнадежном, но финальном. — «Но следует отдавать себе отчет в том, что одобренный Сенатом закон весьма негативно скажется на перспективах двустороннего сотрудничества». Вот-вот. И хорошо. «Ответственность за это, разумеется, целиком и полностью ложится на США!» — контрольный выстрел в голову.

Подумав секунду, Николай Петрович убрал восклицательный знак. Поправив две опечатки, он вздохнул, кашлянул, чему-то улыбнулся и нажал «Отправить». Дальше это было уже не его проблемой. На часах было 22.35, когда большой черный джип выехал в направлении пробки на Садово-Кудринской, в которой Николай Петрович получил от Эдика SMS: кухня в Chicago Grill, оказывается, закрывалась через полчаса. В 23:10 Николай Петрович, уже притихший, усталый и смирившийся, слушал официальное, им же написанное заявление МИДа по «акту Магнитского», транслируемое Ъ-FM в ту же пробку. Лучший в мире чикагский стейк из первоклассной говядины зернового откорма уже растаял в воздухе вместе с лучшими часами вечера пятницы. В толпе таких же черных джипов Николая Петровича со скоростью пять километров в час гнали к неизбежному бесстыдные неоновые огни суши-баров — с их липкими столами, казахскими официантками и роллами «Калифорния» с поддельным американским мягким сыром.

Разумеется, Николай Петрович напился.

«Сергей Васильевич! Ну вот что за м*дак у тебя это пишет? Неужели нельзя найти хоть одного нормального, чтобы хоть немного был в курсе?» — орал в 22.50 замминистра на замначальника департамента общественных связей. Замначальника воспринимал это как неизбежность. Текст, который мог бы понравиться Григорию Константиновичу, мог быть только надписью In God we trust на стодолларовой купюре, остальные — без шансов: подсунутую ему как-то на спор в виде доклада компиляцию цитат из мемуаров Черчилля замминистра прокомментировал «*банулись на отличненько, автора уволить». Сергей Васильевич знал, что через 20 минут текст так или иначе будет распространен по каналам мировых информагентств, поскольку писать в пятницу ночью другой в МИДе не будет никто — и так задержались из-за этих проклятых сенаторов, а ведь пятница — она неизбежна.

«Мы же посылали Вам позицию по ответным мерам. Все давно оговорено и у Лаврова, и у Приходько!»
Сергей Васильевич кивал. Никакой позиции по ответным мерам он в глаза не видел, к тому же понимал, что Григорий Константинович через четыре минуты перегорит, отвлечется и скажет «да».

«В самом деле, ну что теперь делать, Сергей Васильевич? В тексте должны быть твердые намеки на говядину. Это самая важная часть нашего асимметричного ответа. В ответ на принятие сенатом США акта Магнитского мы объявляем голодовку — вот что нужно было там написать! Мы убили человека, а вы нам запретили к вам приезжать? Так мы отказываемся жрать ваше американское мясо! Мы запретим его импорт! Совсем! Раз вы так с нами — подавитесь уже этими вашими стейками! — вот что должно читаться между строк!»

Сергей Васильевич молчал. Документ про мясо где-то затерялся по дороге из одного кабинета в другой, но значения это и не имело. Текст и его тезисы согласованы давно, и менять в нем было уже нечего, некогда и незачем. Мир ждал, чем ответит Россия, несмотря на вечер пятницы. Григорий Константинович махнул рукой: ладно, выпускайте. Сергей Васильевич вышел.
В последний момент кто-то поправил в «Комментарии МИД России в связи с одобрением Сенатом Конгресса США “закона имени С. Магнитского”» «цирк с конями» на «спектакль в театре абсурда».

Потом посомневался, но обратно переправлять не стал.

Госдума обещает в ближайшее время выдать «адекватный» ответ американцам. По словам  главы комитета по международным делам Алексея Пушкова, рассматривается два варианта: ввести санкции к «нарушающим права человека» гражданам США или же внести поправки в закон о порядке въезда и выезда из России, позволяющие вводить такие санкции по отношению к любым иностранцам, а не только к американцам.
 

Судя по всему, в результате выбран первый вариант. Как сообщается на сайте Госдумы, комитет по конституционному законодательству и госстроительству рекомендовал депутатам принять в первом чтении законопроект «О мерах воздействия на лиц, причастных к нарушению прав граждан РФ». Голосование назначено на 14 декабря.
 

 

Оправившийся от стамбульского падения министр иностранных дел России Сергей Лавров, выступая 10 декабря на форуме «Современный парламентаризм и будущее демократии», сообщил, что «роль парламентов не состоит в том, чтобы поучать других», и несколько непоследовательно продолжил: «Уверен, что Федеральное Собрание ответит на эту антироссийскую выходку».