Ева Рапопорт

С одним из ключевых тезисов – о том,  что центральной мифологической фигурой для нашей страны и нашего времени становится трикстер, – прочитанной не так давно профессором Гусейновым замечательной лекции, посвященной современной мифологии и ее бытовании в пространстве масс-медиа, трудно поспорить. Напротив, хочется приводить еще и еще аргументы в пользу того, почему это именно так. При этом, даже если немного иначе трактовать образ трикстера сам по себе, его применимость к оценкам текущей политической реальности ничуть не уменьшится.

Кто такой трикстер? Плут и хитрец, но одновременно дурак, уловки которого часто обращаются против него самого; он не простой человек, но и не в полном смысле божество. Его наделяют чертами культурного героя – того, кто приносит своим соплеменникам новые знания и навыки, задает новые образцы поведения, но открывает их все больше методом проб и ошибок. Сам трикстер едва ли хорошо понимает, как жить в окружающем его обществе (даже когда это общество – первобытное), но лейтмотивом мифов о нем является социализация.

Главное отличие трикстера от другой влиятельной фигуры мифологического дискурса – эпического героя – в том, что трикстер живой. Живой как персонаж – не лишенный противоречий, вызывающий то смех, то отвращение, то все же сочувствие; к тому же живой в самом непосредственном смысле – не мертвый. История всякого эпического героя неизбежно включает и сцену его смерти, а часто – заранее данное о ней предсказание. Культ героев, даже в античной Греции, всегда был тесно связан с хтоническими мотивами и обрядами почитания мертвых.

 

Для обнаружения культа мертвых героев в новейшей истории ходить далеко не нужно: это герои Великой Отечественной и Гражданской, а также пионеры-герои, отличившиеся либо еще в период коллективизации, либо помогавшие партизанам и противостоявшие фашистам во время войны. Именно те, кто принял мученическую смерть – как среди взрослых, так и среди детей, – входили в число героев первой величины, а за спинами выживших всегда вставали тени их отдавших за победу все без остатка товарищей.

О том, что это был именно культ, достаточно спросить тех, кто фанатично собирал так называемые пионерские каноны (чистая агиография!) в период своего советского детства. Современного родителя, пожалуй, при одной мысли о том, что его дитя могло бы увлеченно изучать биографии трагически погибших детей, должен бы пробирать мороз по коже.

Это как раз одна из причин, почему герои, в отличие от трикстеров, сегодня уже неактуальны: любые упоминания о смерти все дальше вытесняются из массового сознания и культуры. Нам легко могут показать смерть в боевике или новостях, но не предложат поговорить или поразмышлять о ней. Все смерти, о которых мы узнаем, – это всего лишь то, что происходит с безразличными нам по большому счету «другими», факты криминальной хроники, но не события экзистенциального порядка. Тех, кто изо всех сил стремится быть обеспеченным, сексуальным и успешным, трудно заставить всерьез сопереживать тому, кто доблестен, увенчан славой, но, увы, мертв. Смерть – это скорее что-то про неудачников, это не бренд. Вдобавок мертвые герои, которые сами не могут уже заявить о себе, требуют по сути бескорыстного (никак не вознаграждаемого) поклонения.

В современной культуре память о мертвых героях почти полностью вытесняется ажиотажем вокруг живых звезд. Трикстер с его неоднозначными выходками как раз легко может брать на себя роль медийной звезды, он не нуждается в поклонении как таковом, но делает все, чтобы быть в центре внимания.

Есть и еще одно обстоятельство, для иллюстрации которого показателен пример безусловно главного советского мифологического персонажа. О том, что Ленин – трикстер, сказано не многим меньше, чем о том, что он будто бы гриб. Именно трикстерские черты остались по-прежнему актуальными для описания образа Вождя мировой революции и после разложения посвященного ему культа, тогда как героические в основном оказались забыты. Но даже и при жизни Ленин был окружен своеобразными анекдотами (сначала в историческом, затем и в более привычном нам значении), а после смерти приобрел статус мифического первопредка (на что указывает и вполне привычное словосочетание «дедушка Ленин»). Поворот к управляемому капитализму на пути строительства коммунизма – чем не трикстерский шаг?

«Мы наш, мы новый мир построим» – эти слова из «Интернационала» неплохо описывают и модель поведения такого тоже во многом трикстерского персонажа, как индуистский бог Шива, отвечающий одновременно за разрушительное и созидательное начала. Он разрушает один мир и сам же, по некоторым версиям, на расчищенном месте творит новый. Тогда как герои – это те, кто появляется уже после творения и берет на себя роль освобождения еще юного мира от любых пережитков прошлого. Именно этим заняты герои античности, методично уничтожающие хтонических чудовищ, принадлежащих к предшествующим олимпийским богам поколениям. Очень похожую функцию выполняют противостоящие кулакам в период коллективизации (когда советский социальный космос уже сотворен, но еще не до конца обустроен) пионеры-герои.

Удел героя в том, чтобы действовать по правилам. Даже если он имеет трикстерские черты и способен иногда прибегать к уловкам, для него они не могут быть уместны везде и всегда (Геракл, например, перехитрил поддерживающего небо Атланта, но только после того, как тот первым его обманул). Величие и достоинство как раз в том, чтобы следовать правилам (долгу, определенному кодексу чести) несмотря ни на что; в этом же и трагизм. Но чтобы героизм был возможен, правила уже должны существовать. Однако они отсутствуют в эпоху неопределенности и перемен, которую легко сравнить с первозданным хаосом, предшествующим сотворению мира.

 

Если правил нет вовсе или они подчеркнуто не соблюдаются, герой может потерпеть поражение слишком быстро, не успев ничего достигнуть, так что сам скорее покажется персонажем нелепым и жалким. Гораздо больше шансов продержаться в игре без правил будет иметь персонаж, верный только себе в своем непостоянстве.

Именно трикстер оказывается персонажем, который не только неплохо чувствует себя во времена перемен, но и способен определять их ход. Легко пренебрегая устоявшимися нормами, он же может их задавать. Здесь уместно сравнение с кантовским или романтическим представлением о гении, роль которого именно в том, чтобы создавать в искусстве новые правила, а не талантливо следовать уже существующим. Так что отсутствие героев и выход на первый план трикстеров свидетельствует не о полном упадке, а, напротив, о том, что новое общество еще окончательно не сформировалось.

Что же могут сделать нынешние политические трикстеры для создания и утверждения некоторых новых эффективных образов действий? Этот вопрос остается открытым. Пока ни в рядах оппозиции, ни на стороне власти нет никого, кто был бы хоть как-то похож на эпического героя. Чего стоит хотя бы Удальцов, объявляющий один за другим «марши миллионов», которые собирают все меньше участников, и извлекаемый то из фонтана, то из телефонной будки после призывов стоять до конца! Так что мыслящей публике стоит либо дождаться появления на арене неких «более лучших» культурных персонажей, которые начнут наконец упорядочивать хаос, либо отказаться от своей системы ценностей и принять то, что есть.

Когда новый российский социальный космос наконец примет более или менее завершенную форму, как знать, какая из сталкивающихся сейчас сторон будет признана злой и хтонической, только по недоразумению пережившей свое время, и кто будет канонизирован в качестве первых самоотверженно боровшимися за новый порядок героев – Pussy Riot или же казаки и православные хоругвеносцы? Как и история, мифология пишется стороной, победившей в битве между разными поколениями сверхъестественных существ и божеств.