"Новая Газета", специально для Openspace, народ, Елена Рачева

Michael Probst/AP/Eastnews

 

Openspace попросил литературных агентов и издателей, которые продвигают русскую литературу за рубежом, ответить на несколько вопросов: кого издают из русских авторов прозы и нон-фикшн, как менялась мода на русскую литературу и какой должна быть идеальная книга из России.

 

1. Кого из русских авторов переводят на Западе?

 

Юлия Гумен, соучредитель литературного агентства «Банке, Гумен & Смирнова»:

От русской литературы ждут литературной водки, медведей и матрешек: например, чернушного быта. Издатели открыто говорят: «Мы хотим, чтобы в романе кого-то убивали, чтобы все было жестко и страшно». Нет, достоевщину не просят, это уже моветон.

Понятно, что сами мы тоже формируем стереотипы. Западные издатели постоянно хотят что-нибудь антипутинское. И вот ты закатываешь глаза или подмигиваешь: смотрите, какой роман. Это все про власть. Вы понимаете, там подтекст. И издатели начинают потирать ладошки и говорить: «Да-да, мы хотим!».

Хотя бывает и наоборот. Мы работаем с Аней Арутюнян, журналистом The Moscow News, которая написала книгу о современной политической и экономической ситуации в стране, The Putin Mystique. Мы продали ее на бесконечное количество языков, книга уже вышла в Дании, Эстонии и Болгарии. Еще на стадии трех первых глав ее купили китайцы. Перевели и отказались публиковать: «Книга слишком критична по отношению к заглавному персонажу, мы не можем подвергнуть опасности отношения наших двух стран».

Из других наших авторов продается Марина Степнова, Аня Старобинец. Михаил Шишкин фантастически успешен! Моя коллега продала «Венерин волос» на 30 языков, включая фарерский. Вспомните, был роман Гиголашвили «Толмач» на ту же тему: беженцы, их переводчик… Но у Гиголашвили не получилось, а c Шишкиным все удалось. Успех здесь непредсказуем.

Книжный рынок жестко структурирован. У издательства, которое печатает детективы, своя полка в магазине, ему негде продавать любовный роман. Да и с предложением у нас… Нет в России школы жанрового письма, авторы не любят или не умеют следовать четким критериям, которых ожидают западные издатели и читатели. Вот Сахновский, «Человек, который знал все» – блестящий роман, при этом с сюжетом мистического триллера. Во Франции толстые журналы отказывались о нем писать, как о жанровом. А магазины и массовые журналы спрашивали: «Где же здесь триллер?»

В итоге издатели знают, что получат от России мутноватый, жанрово сложно определяемый роман с бесконечным количеством героев, имена которых все равно никто не запомнит. Читатель тащится от этого у Достоевского, но, когда в современном тексте он должен перелистывать страницы назад, чтобы понять, кто такой Pavel Ignat’evitch и кем ему приходится Il’ya Konstantinovitch, – все, роман обречен.

Просто у нас автор – творец, ему диктует тексты высшая сила, а ты выкручивайся как знаешь. В России хорошая книга – это вопрос озарения. На Западе – профессионализма. Что, конечно, не исключает гениальных книг.

 

Наша политика – представлять авторов, которые пишут о сегодняшнем дне. Сенчина, который угрюмо смотрит на ситуацию в провинции, Прилепина, от которого ждут неожиданных политических вещей. Вообще, Прилепина долго боялись печатать, потому что считали экстремистом, нам с трудом удалось это переломить. А Лимонова, например, так и считают политиком, а не писателем. Отказываются переводить даже его последний роман об отношениях с женой («В Сырах»). Лимонов достоин переводов, пишет лучше многих, но своей политической судьбой препятствует литературной судьбе.

Живые классики – Пелевин и Сорокин. Они появились 15 лет назад, их знают и будут издавать все, что они напишут.

Русское фэнтези становится модным. Лукьяненко популярен везде, в Скандинавии любят Перумова, в Италии и Испании – Глуховского. Его же у нас недавно купил Таиланд, сами не понимаем почему.

Из женщин известны немногие. Первая – Людмила Улицкая, сейчас начинают узнавать Ольгу Славникову. А вот Дину Рубину не переводят. У нее еврейский юмор и образ мысли, ее не воспринимают как русскую писательницу.

Конечно, если кто-то издает роман из России, нужно, чтобы его действие разворачивалось здесь, а не в Нью-Йорке. То есть роман должен быть русским, но не слишком, потому что тогда он будет непонятен. Вот «Доктор Живаго» – достаточно русский роман, а «Мастер и Маргарита» – слишком русский, какие-то реалии в нем иностранцам уже непонятны. Даже в «Докторе Живаго» при каждом издании редакторы предлагают убрать уменьшительные имена.

Вообще, почти 90% всех переводов, которые публикуют в Германии, – с английского языка. На оставшиеся 10% приходятся все остальные языки мира. Русскому достается 1%. Это не мало: на французские переводы приходится столько же.

Во Франции переводят еще меньше. Китай  публикует всех лауреатов премии «Букер». В Венгрии, Польше и Хорватии есть издательства, которые публикуют русских авторов много и часто. Япония, Тайвань, Китай и Корея любят русское фэнтези.

Американцы переводят иностранцев редко. Мы уже рады, что они издают Зайончковского, Славникову, Иличевского и Бибиш. Они там вообще немножко отстали. Война, ГУЛАГ, исторические романы – это им интересно. А современность – не очень.

 

Марлис Юнке, редактор отдела русского и английского языка берлинского издательства Aufbau Verlag:

В феврале 2012-го у нас вышел роман «Роисся вперде!» Олега Кашина, следующей весной появятся воспоминания Эдуарда Кочергина «Крещенные крестами», а осенью мы выпустим исторический роман Полины Дашковой «Источник счастья». Мы печатали Дашкову много, тиражи были по 50-80 тысяч экземпляров, но эта книга, наверное, последняя, и тираж всего 10 тысяч. Лет десять назад в Германии был большой интерес к русской литературе. Сейчас он пропал, и даже эти книги будет трудно продать.

Мы стараемся публиковать только то, на что точно отреагируют немецкие журналисты, без поддержки газет и интернета тираж нам не продать. А журналисты откликаются в основном на острополитические вещи, например, на Кашина. Да и читатели сначала слушают радио и смотрят телевизор, и, видя там новости из России, начинают думать: а не почитать ли мне что-нибудь про это место.

 

Габриэле Лойпольд, переводчик, автор немецких переводов Варлама Шаламова и Андрея Белого (работает с разными немецкими издательствами):

Переводят всех, кто пишет страшно. Возьмите Светлану Алексиевич – у нее все книги страшные, она популярна. Лев Копелев, Анна Политковская – оба пользовалась у нас большим успехом.

XIX век до сих пор важен. Достоевского, Толстого, Гончарова и Бунина переводили уже раз пять-десять. Из новых – Солженицын, Шаламов, Хармс. Из современных: Пелевин, Улицкая. Битов – живой классик. Геласимов – он очень популярен во Франции.

В Германии самый известный русский писатель – Владимир Каминер. Он пишет по-немецки, но о русских: об эмигрантах, жизни в СССР, службе в советской армии, кулинарии. Ирина Прохорова позволила себе пошутить, перевела его и издала в «Новом литературном обозрении», но успеха не было. Каминер играет на немецких стереотипах о России, русские просто не понимают, что это про них.

Детскую литературу почти не переводят. В моем детстве были сказки про Иванушка-дурачка, но они закончились вместе с ГДР. Мы пытались найти издателя для «Вредных советов» Григория Остера. Это хорошая книга, она могла иметь успех. Но за нее так никто и не взялся.

 

Максим Ходак, глава издательства Glagoslav Publications, базирующегося в Лондоне и специализирующегося на издании русской литературы на английском языке:

Для западных издателей Россия застряла где-то в середине 90-х: упадок, мафия, общий развал. В ноябре прошлого года Йельский университет издал историю Белоруссии. Называется книга «Последняя диктатура Европы». По мнению западных издательств, иначе ее не продать. 

Мы сами стараемся издавать качественную литературу, в основном классику или современных авторов, которые уже известны и получили литературные премии: Чижова, Прилепин, Кочергин. Западу надо преподносить топовых авторов, полностью состоявшихся в России. Это не гарантирует успех, но дает надежду, что газетные критики будут их хоть немножко замечать. Вот мы издали «Хатынь» Алеся Адамовича – и к нам валом посыпались вопросы от журналистов. Многие понятия не имели об этой трагедии. Пошли рецензии, после этого книгу начали покупать читатели.

Тем не менее, по нашим продажам видно, что популярнее всего фэнтези типа Глуховского. Роман «Метро 2033» перевели на 34 языка, по нему сделали компьютерную игру, в следующем году выпустят вторую.

 

Наташа Перова, главный редактор издательства «Глас», которое публикует русскую литературу на английском языке и предлагает ее иностранным издателям:

Самые продаваемые: Акунин, Улицкая, Пелевин, Курков, в последние годы Лукьяненко. Издают и других, конечно, и успех того или иного автора непредсказуем. Последние два года мы работаем с премией «Дебют»: мы издаем их лауреатов и продвигаем их для издания в разных странах. Неожиданно они вызвали больший интерес, чем я ожидала.

Издатели считают, что из каждой страны читатели должны помнить всего одного писателя. Италия – это Умберто Эко. Остальное издается маленькими тиражами в экспериментальных издательствах. В России такой «главный» автор, наверное, Пелевин. Мы познакомились с ним в 90-х, он только что закончил «Омон Ра», и никто в Европе не хотел его печатать: кому нужна эта советская тематика? Мы издали несколько его рассказов, а потом на книжной ярмарке в США к нам обратилось одно американское издательство, которое выбрало его как самого интересного из наших авторов. Несмотря на разницу во времени, меня прямо оттуда заставили позвонить Пелевину в Москву, Пелевина мы разбудили, и он долго не мог понять, в чем дело.

Ему повезло, что его начали издавать на излете перестройки, до того, как от России все отвернулись. Еще пара лет – и такого успеха бы уже не случилось.

Русскую классику издают постоянно. Недавно была волна новых переводов Чехова, Толстого, Достоевского, классиков «второго ряда». Это опробованная территория, издателям не нужно решать самим, хороший ли писатель Толстой и будет ли он продаваться. А с современной литературой всегда риск – переводная книга заведомо считается «трудной» и ее читатель, как правило, интеллигент. Даже Маринину и Акунина рецензии называли вторым Толстым.

 

2. Какая нон-фикшн литература выходит в переводах?

 

Томас Видлинг:

Увы: американского журналиста, который напишет книгу о России, опубликуют гораздо охотнее, чем русского. Он может не быть специалистом, но доверие к его знаниям и образу изложения все равно будет выше. К тому же американский стиль легкой, поверхностной обработки материала популярнее, чем более глубокий и сложный русский.

Исключение делается только для Светланы Алексиевич – ее все знают, это уже бренд. Книгу Ходорковского сразу захотели напечатать (права на написанную в соавторстве Михаилом Ходорковским и Натальей Геворкян книгу «Узник Путина» выкупили шесть издательств. – Е.Р.). Когда все хотели читать про Чечню, мы продали права на «Невест Аллаха» Юлии Юзик. Но интерес быстро упал, и ее «Исламский словарь» издателей не заинтересовал. Другие… Я могу представить себе, что если бы блогер…  как его… Натальный написал бы книгу – тогда да. Хотя его колонку в прессе читали бы больше. Книга – медленный формат, и кто знает, где он будет, когда она выйдет.

Габриэле Лойпольд:

Ваши авторы пишут иначе, чем те, к кому привыкли немцы, поэтому 60% нон-фикшн о России в Германии – это переводы с английского, и совсем немного – с русского.

Например, немецкий журналист Герд Руге выпустил «Сибирский блокнот», поляк Мариуш Вильк – документальную книгу о жизни на Соловках («Волчий блокнот»). Есть много популярных книг о России немецких журналистов, которые жили в Москве.

Помните эту книгу про встречи с семьей Лыковых в тайге? Недавно немецкий журналист Йенс Мюлинг встретился с Агафьей Лыковой и тоже написал о ней. Наверное, это отвечает стереотипам о России: тайга, лес, глушь, дикость. Каждая страна думает, что к востоку от нее мир более дикий, о нем увлекательно читать.

Летом в Германии выходит полудокументальный роман Василия Голованова «Остров» про остров Колгуев. Это тоже входит в клише: Россия, север, этнография плюс душевные искания. Именно такие книги от России и ждут.

Из литературы для специалистов – Юрий Лотман, Александр Эткинд, Михаил Бахтин. Они уже классики.

 

Наташа Перова:

Одно время в Европе была мода на книги о Китае, но написанные китайцами, которые жили за границей. То же самое произошло с Россией. После перестройки издатели поняли, что гораздо лучше издавать книги, написанные не русскими, а про русских. Такая сильно адаптированная русская действительность продается лучше.

При этом то, что популярно за границей, не обязательно будут читать в России. Самый большой успех у меня был с «Чеченскими дневниками» Аркадия Бабченко, которого перевели на 20 языков. В 2003 году мы издали по-русски и по-английски книгу «Хочу жить!» Это дневник советской школьницы Нины Луговской, которую арестовали в 1937-м году, в 17 лет. Такой сюжет Анны Франк: девочка, которая жила во враждебном окружении, отца которой все время арестовывали… У нее был незамутненный, очень особый взгляд, она могла бы стать блестящим писателем. Я пришла в восторг, напечатала тысячу экземпляров, но продавала ее года три.

Потом дневник попался иностранным журналистам, посыпались рецензии, и ко мне пошли издатели. В общем, за девять лет дневники перевели на 20 языков, они очень успешны. В 2010-м году «РИПОЛ классик» решило напечатать дневник на русском еще раз. И опять с трудом продали небольшой тираж. Наверное, литературы о репрессиях стало очень много еще в 90-х. И в какой-то момент ради сохранения сознания люди в России перестали ее читать.

 

3. Какие русские книги были популярны, но выходят из моды?

 

Юлия Гумен:

Тренды на книжном рынке меняются раз в полгода. Было время, когда все прибегали и говорили: дай мне чеченский роман, чтобы как Тургенев – но в Чечне. Тогда пошел «Асан» Маканина – такое ощущение, что он писал его с оглядкой на западного читателя. Когда-то я продала права на перевод Ирины Денежкиной, у нее было абсолютное совпадение с трендом молодежной откровенной прозы.

Но обычно Россия немного запаздывает. Писатель берет какой-то тренд, который дошел до него через два года после того, как появился в Европе. И еще через год предлагает его переводить.

К примеру, был тренд: вампирские романы. Практически каждое издательство отметилось романом с вампирами: тут и «умные» романы, и совсем попса, и постмодернизм, и жанр наивысшей планки. А через год появляемся мы и приносим русский вампирский роман.

 

Томас Видлинг:

 С начала 2000-х и до 2008-го держалась мода на русские детективы, через них европейцы открывали для себя сегодняшнюю Россию.

Эта мода прошла, да и открывать уже нечего, всем ясно, что Россия – это Путин, коррупция, ФСБ. И все, никому не интересно. Поэтому чем жестче будет становиться режим, чем выше будет роль ФСБ, тем интереснее станут книги, в которых можно будет писать то, что нельзя в газетах. Такой рефлекс диссидентства.

Скорее всего, если Путин уйдет и наступит демократия, интереса к русской литературе больше не будет. Хотя, кто знает, может, совершенно наоборот.

 

Марлис Юнке

Романы о войне. Мы издали «Сталинград» Виктора Некрасова, но его покупают по 400-500 книг в год.

 

Максим Ходак:

Пока русские писатели перерабатывают наше советское прошлое, сталинские времена. Для нас, выходцев из этой системы это понятно и кажется нужным. Но для Запада, который все меньше интересуется даже своей историей, это кажется измусоленным, нынешнее поколение читателей ждет чего-то нового.

 

Наташа Перова:

В советские годы русскую литературу – особенно ту, которую считали антисоветской, – издавали гораздо больше и с огромными гонорарами. Еще в начале 1990-х к нам приходили издатели и спрашивали: «А кто у вас следующий Толстой и Достоевский?» Но, когда я предлагала им неизвестные имена, оказывалось, что все оглядываются на авторитеты и не доверяют собственному мнению. Качество текста ничего не решает.

 

4. Как для вас выглядит идеальная книга русского автора?

 

Юлия Гумен:

Если мне принесут роман, который написан на высоком художественном уровне, имеет интересный сюжет, и действие которого происходит в современной России, – я, безусловно, его продам.

На литературном рынке всегда востребована семейная сага: XX век, три поколения семьи, классический язык… Мы не нарадуемся на «Женщин Лазаря» (роман Марины Степновой). Он отвечает всем ожиданиям, и его сразу покупают.

Недавно меня стали спрашивать, нет ли у меня качественного женского любовного романа. И я в растерянности, потому что в России такого нет. Про общество есть, про политику есть. А про любовь пишут такое, что и переводом не исправишь. Коммерческого трэша Европе хватает своего, переводить его экономически нецелесообразно. А русскую качественную беллетристику печатали бы охотно.

 

Томас Видлинг:

Идеальный русский роман – «Доктор Живаго» на современном материале. Пастернака издают до сих пор, в Италии и Германии недавно вышли новые переводы. Это роман про основные человеческие ценности, он всегда будет популярен. Вы заметили, как все бросились читать шведов, когда появился Стиг Ларссон? Если бы нам, агентам, удалось найти нового «Доктора Живаго» – это был бы паровоз, который вытащил бы за собой всю русскую литературу.

 

Марлис Юнке:

Я получаю много разных рукописей, но пока ни одну из них не выгодно печатать. Если мы что-то и издадим русское, то только связанное с политикой. Конечно, можно переводить и просто развлекательные книги. Но среди, например, детективов велика конкуренция книг из США, Англии и Франции, их легче продать и их тиражи у нас гораздо выше чем, к примеру, у Дарьи Донцовой, которую мы тоже печатали. Единственное уникальное, что может предложить Россия, – это ее политика.

В Германии живо представление, что книги из России должны быть серьезными, с большими проблемами. Например, мы печатаем Толстого, есть план издать письма Ивана Гончарова: другое издательство сделало новый перевод «Обломова», вроде бы он хорошо идет. Но серьезная литература составляет всего 20% от рынка. Это одна книга раз в полгода.

А вообще, писателям сейчас везде трудно. Слишком много других вещей можно делать в свободное время. Не только читать.

 

Максим Ходак:

Если мне попадется второй Глуховский – я тут же его издам, что удовлетворит интерес западного читателя. Я бы не хотел, чтобы мы занимались только фантастикой, но, когда мы печатаем качественную литературу, ставку приходится делать на библиотеки. Это большой рынок, в США на него выделяются миллиарды. Чтобы выжить, нам достаточно продавать по мировым библиотекам 600-1000 экземпляров каждой книги.

 

Наташа Перова:

Любая книга, которая написана талантливо и на общечеловеческие темы: жизнь, смерть, любовь, семейные отношения. 

Какие русские писатели могут быть востребованы? Реально – никакие. Издательства получают огромное количество предложений, они не успевают их читать. А количество переводных книг в Англии и США – 3-4% в год.

Так что русскую литературу в мире не ждут, как не ждут и любую другую. Но у меня острое ощущение, что что-то надо делать, чтобы люди в других странах знакомились с нашей культурой, не считали нас медведями.