Анна Фенько

Фото: Сергей Карпухин/Reuters

В детстве я, как и многие, занималась спортом, а потом, как и многие, бросила. После этого мне было очень неловко смотреть по телевизору соревнования по тому виду спорта, который я бросила. Как будто каждая такая трансляция упрекала меня в том, что я сижу дома на мягком диване вместо того, чтобы преодолевать себя и устанавливать новые рекорды. В то время я определяла для себя это чувство как стыд. Теперь я понимаю, что просто сожалела об упущенной возможности состояться как спортсменка.

Мы редко вспоминаем о своих упущенных возможностях. Для этого нужно, чтобы кто-то нам наглядно показал, что именно мы упустили. Например, бабушек на лавочке обычно раздражают девушки, открыто проявляющие свою сексуальность, особенно если сами они в молодости не осмеливались нарушать «моральный кодекс». А людям, добровольно выбравшим рабство, больно наблюдать в других проявления свободы. Только этим я могу объяснить ту вакханалию ненависти, которая поднимается в социальных сетях при обсуждении участниц группы Pussy Riot. Один блогер очень откровенно это сформулировал, назвав их свободу «поганой и смердящей». «Мне и моим детям такая свобода не нужна», — гордо заявил этот оскорбленный в своих чувствах верующий.

Желание публично выразить свою ненависть выдает внутреннюю неловкость, которую испытывает большинство проклинающих «грязных девок» и призывающих «расстрелять сук». Поведение девушек на суде для этих людей — это свидетельство их упущенных возможностей, признание своего поражения. Ведь когда все вокруг врут и притворяются, вроде и не так стыдно. А когда перед тобой живое свидетельство того, что можно быть свободными даже за решеткой, то необходимо срочно поднять цену всего того, ради чего ты от своей собственной свободы отказался. Необходимо срочно вспомнить про сакраментальные ценности, вековые устои и чувства верующих.

 

Ведь нельзя же признаться самим себе, что мы променяли свободу, независимость и достоинство на подачки с барского стола. Нет, мы променяли «поганую и смердящую» либеральную свободу на вековые устои, православные ценности, блеск и позолоту лужковского храма... И даже не надо делать над собой большое усилие, чтобы поверить в то, что все эти фантомы существуют — вот ведь, как ярко блестят купола на солнце! Как настоящие, даже лучше! Лепота... А те, кто напоминает нам про гэбэшное прошлое наших светских и духовных вождей, — просто грязные суки, не уважающие наших религиозных чувств.

Мое поколение росло в позднесоветскую эпоху, окруженное со всех сторон мертвым языком официальной советской идеологии, к которой никто, включая самих идеологов, уже не относился всерьез. Мы выросли ни во что не верящими циниками и, как только представилась возможность, с радостью устремились каждый в свою частную жизнь. Мы так радовались краху постыдного режима, что забыли, что для поддержания нашей частной жизни нужны нормальные социальные институты. Нужны сменяемость власти, исполняемость законов, нужны независимые суды, свобода прессы. Причем все это не берется из воздуха, а строится в результате ежедневной совместной работы. Но нам было скучно и некогда заниматься этой работой. Мы с детства привыкли относиться к власти с брезгливым презрением, нам даже на выборы было лень ходить. И тогда из какой-то питерской подворотни вылез человек, которому было не лень. Он был воспитан на фильмах про советских разведчиков, да и сам он был практически Штирлицем. И он построил в стране то, что знал и любил с детства: гестапо папаши Мюллера.

Когда я смотрю трансляции процесса над Pussy Riot, мне стыдно. Стыдно за свое поколение, за наши упущенные возможности. Мы, занятые своей частной жизнью, посмеивались над пафосом наивных защитников какого-нибудь реликтового леса и равнодушно пропускали мимо ушей надоевшие разоблачения коррупции и беззакония чиновников. Теперь мы требуем «честных выборов» и не хотим жить под властью «жуликов и воров». А где мы раньше были? За то время, что мы увлеченно вили свои буржуазные гнездышки, выросло поколение, которому так же противно жить в обществе, построенном нами, как нам было противно жить в «совке». Они так же задыхаются от лживых фраз новых православных идеологов, как мы задыхались от речей дорогого Леонида Ильича на очередном съезде.

Испытывать стыд неприятно. И совершенно естественно, что люди, своим поведением демонстрирующие образец честности, вызывают у нас раздражение. Степень этого раздражения прямо пропорциональна величине сделки с совестью, на которую мы согласились. Наиболее приближенные к власти захлебываются от ненависти и готовы лично «расстрелять сук». Умеренно-оппозиционная интеллигенция, все еще питающая какие-то иллюзии, призывает к милосердию, при этом оговариваясь, что чувства верующих все-таки оскорблять нехорошо. Какие чувства? Чувство собственного превосходства над неверующими? Иллюзию своей правоты и безгрешности, которую безжалостно разрушили обвиняемые, осмелившись назвать вещи своими именами?

 

То, что сейчас происходит с участницами группы, — настоящая беда. Но то, как стойко они себя ведут, с каким достоинством отстаивают свое право на свободу творческого и политического высказывания, вызывает у меня зависть. Как в детстве, когда я наблюдала по телевизору, как другие, не я, устанавливали спортивные рекорды. «Что может быть радостным в беде? — спрашивал Мераб Мамардашвили. — Только то, что ты мыслишь. Оказывается, можно думать и тогда, когда тебе больно, и испытывать от этого радость». Я завидую этой радости, которой мне, как и многим моим ровесникам, уже не суждено испытать. Мы променяли ее на комфорт и обманчивую стабильность, заплатив за них своей способностью ясно мыслить и называть вещи своими именами.

В молодости у человека больше шансов увидеть реальность такой, какая она есть. Для этого нужно лишь быть честным и говорить правду вслух, а не перемигиваться молча с другими «понимающими». Нужно иметь мужество противостоять привычной лжи и бессмыслице и искренне их не понимать, как не понимает Мария Алехина предъявленное ей обвинение в мотивах религиозной ненависти. Действительно, как можно заранее знать мотивы чужого поступка? Уже первый день суда ясно показывает это противостояние «наивных» подсудимых, которые сохраняют собственное достоинство и относятся к словам всерьез, пытаясь найти в них смысл, и судьи, которая за долгие годы привыкла к тому, что слова — просто фигуры какого-то бессмысленного ритуального танца. Понятно ли вам обвинение? Ответ должен быть: «да». Признаете себя виновной? Допускаются ответы «да» и «нет». Не успели ознакомиться за 4 часа с 1500-страничным делом? Да кто ж их читает-то, дела эти? Их и пишут-то, не приходя в сознание... Вы что, спятили? Дуры что ли? А еще с высшим образованием... Любая попытка отнестись к судебному процессу всерьез сразу же обнажает его фальшь. Приходится запрещать трансляцию.

Свободные люди вообще отличаются тем, что их поступки часто выглядят неуместными. Иногда сознательно, иногда по наивности они позволяют себе «не понимать» требований ситуации. Своей искренностью они ставят нас в неловкое положение, и, чтобы не принимать их всерьез, нам приходится относиться к ним как к детям, добродушно-снисходительно. Так, например, относился Горбачев в Сахарову до тех пор, пока тот окончательно не разозлил его своим неуместным выступлением на съезде Верховного совета. Вместо того чтобы соблюдать «регламент», он зачем-то завел разговор о чем-то важном, имеющим принципиальное значение для будущего страны, когда все уже собрались в буфет. И с ним поступили как с душевнобольным родственником, выжившим из ума дедушкой, — отключили микрофон.

Именно такую добродушно-снисходительную позицию пытается сейчас занять власть в отношении участниц группы. Мол, не стоит их слишком строго судить... Иными словами, не надо воспринимать их всерьез. Шаг неглупый, но, к сожалению, запоздалый. Потому что девушки уже показали, что они не дурака валяют и заслуживают того, чтобы относиться к их заявлениям и поступкам предельно серьезно.

 

Как университетский преподаватель с 20-летним стажем, я прослушала сотни, если не тысячи, устных выступлений ровесников Pussy Riot на научных конференциях и защитах дипломов. У них, как и у обвиняемых, мало опыта публичных выступлений, они часто затягивают свою речь, украшая ее излишними цитатами. Они, как и обвиняемые, стоят перед нелегким выбором: читать свою речь по бумажке или оторвать от нее взгляд, рискуя сбиться и потерять нить. Они, как и девушки на суде, тоже волнуются, у них тоже дрожит голос, и они тоже спотыкаются на слове «деперсонализированный». Правда, студенты готовят свои доклады на свободе, с доступом к научным библиотекам, интернету и профессорам-руководителям, имеют возможность хорошо поесть и выспаться. Единственное, чем они рискуют в результате неудачного выступления, — это получить не самую высокую оценку на экзамене. Тем не менее, я ни разу за 20 лет не слышала таких блестящих выступлений, какими были все три речи участниц группы. Тем, как они держатся в этой трагической ситуации, как непосредственно и всерьез они пытаются ее осмыслить, они уже вошли в мировую политическую историю.

К сожалению, этого нельзя сказать ни об одном представителе моего поколения. Мы уже упустили свой шанс на самостоятельный поступок, и теперь нам остается только лелеять свои чувства и вести счет их оскорблениям.